Когда я вернусь, будь дома

картина за окном вагона непривычная. Без снегопадов, низкого неба, замерзших кораблей. Вместо них насыщенные краски. По мере приближения к Стамбулу теплеет (моя шерстяная одежда тут неуместна), и морем пахнет отчетливее (его аромат не похож на запах океанского бриза).

Не спится, хотя надо бы. С детства не смыкаю глаз в дороге, боюсь что-нибудь пропустить. Все же старость – не физическое состояние, а потеря интереса к жизни. Может наступить и в тридцать.

Пит, набросив на лицо шляпу, похрапывает, напевая во сне. «Curly-headed girl with a bright shining smile… heard the roar of a plane as it sailed through the sky»[8].

Пишу тебе, Досту, и хочу верить, что ты видишь эту красоту моими глазами. Что рядом со мной моя кудрявая девочка с сияющей улыбкой, и мы смотрим на дымный след проплывающего в небе аэроплана, и нам не нужно расставаться.

Счастье теряет краски, когда им не делишься.

Хоть бы Мария с Леоном были со мной. Они не поехали. «Тебя вдохновляет дорога, а меня дом – место, которое хорошо знаю, люблю. Да и Марса, Матиса, Озгюра не с кем оставить… Привези фисташковой пастилы и возвращайся скорее».

…Мы въехали в Стамбул. Поезд замедлил ход, пассажиры вышли в коридор, к окнам, смотреть на пробуждающийся город. Невысокие дома с черепичными крышами в узких лабиринтах переулков; тянущиеся к небу минареты. Босфор.

Стамбул не повторяется. Тут красота соседствует с уродством, молитва с развратом, логика с абсурдом – неидеальный, значит, живой.

«Волны Босфора усмиряют беспокойную душу», – слышу из толпы пассажиров. Это так, дочь. В Босфоре нет того неправдоподобного простора, что я видел в океане, но он завораживает. Магия.

Жить в городе с морем или океаном – счастье. Когда нет сил открывать глаза, когда тяжелые дни прижимают к стене, неоплаченных счетов больше, чем возможностей, когда близкие уходят без надежды на возвращение, ты можешь прийти к морю и отдать волнам свою печаль.

Пит проснулся. Зевая и покачиваясь, выходит из купе, замирает – поезд проезжает вдоль Босфора. Улыбаюсь. «Красиво, да?» Кивает и, будто подслушав мои мысли, добавляет: «У моря нет памяти, старина. Оно терпеливо выслушает и никогда не использует услышанное против тебя. Поэтому его все любят».

Скучаю. Папа

4 Какая разница, что было, главное – что есть

Досту,

я сел в кресло развязать шнурки и заснул. Сказались две бессонные ночи. Помню лишь пахнущий табаком плед, которым меня укрыл Умид, облупившуюся лепку высокого белого потолка и сон. То, что увидел, и сном не назовешь, скорее встречей в другом измерении. С Жаном.

Берег океана перед белым домом. Сидим на перевернутых лодках в куртках, шарфах, шапках – как обычно. Жарко, пот градом.

Осматриваюсь – вокруг не привычные сугробы, а прогретая солнцем земля, зеленая трава, деревья в цветах.

Жан разматывает шарф. «Какая разница, что было, главное – что есть. Все начинается и заканчивается вовремя».

Снимаем верхнюю одежду, скидываем ботинки, засучиваем штаны. Босиком по горячему песку.

В нашу последнюю встречу Жан выглядел уставшим. Сейчас сияет. «Жан, тебе не кажется, что одним достается больше страданий, другим меньше?» Он смотрит на разрисованную солнцем океанскую гладь. «Я врач и должен опираться на научные факты. Но я верю в теорию переселения душ. Недавно пришел вот к чему…»

Друг предполагает, что каждый получает испытания, исходя из возраста души. Зрелой душе, пусть и в молодом теле, дается способность тоньше чувствовать мир и сидеть в первых рядах, откуда лучше видно и плохое, и хорошее. Так душа полнее проживает этот мир и по возможности его исправляет. Пишет вдохновляющую песню, печет вкусный хлеб, лечит захворавших людей и делится любовью с тем, кто в нее не верил.

Волосы Жана отросли, вьются. «Теперь похожи с Дарьей. Только она рыжая». Он смеется, я смотрю на него, стоящего на фоне цветущего города, и вдруг вспоминаю: сон вот-вот закончится. Там, за его границами, бесконечные морозы и весть о смерти друзей.

Хватаю Жана за руку, вздрагивает. «Что случилось?» Боюсь, что он исчезнет. «Жан… Хочу, чтобы со всеми нами все было хорошо». Хлопает меня по плечу. «Так будет до тех пор, пока мы есть друг у друга. Не важно, тут или где-то еще».

Тревога отпускает. Прогретый песок едва слышно шуршит под ногами. Подхожу к маяку и просыпаюсь.

Дочь, помнишь слова Ольги в «Трех сестрах»? «Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас…»

Скучаю по тебе. Папа

5 Закрой глаза и растворись в свободе

Досту,

я на ногах с половины третьего утра, полон энергии. Адаптируюсь к смене времени.

Думаю о Марии и Леоне. В Городе вечной зимы день уже начался, у них на четыре часа позже. Мария включила магнитолу, шуршит на кухне под “Don't Knock It”[9] – нарезает сухофрукты для каши, застилает скатертью стол. По дому разносятся аромат молотого кофе и запах поджаренного хлеба.