Когда я вгляделся в твои черты (СИ)

В его силах высушить её слёзы, в его силах прогнать страх испуганной девочки — снова быть героем. Утешение на один единственный вечер, на ускользающее мгновение.

И снова годы пустоты.

Ему не вернуть колыбельный голос Тани. Не вернуть чудной и звонкий Олин смех. Не вернуть новогодний салют над набережной. Не вернуть тихое и ласковое «папусь, у тебя соринка на ресничке». Он оболочка без страсти и любви. Да и любовь вокруг ― мерзкий суррогат, клоунада, рождённая мыльными операми. Он держался ради матери с отцом, ради тёти Нины, приезжавшей зимой в своей старой соболиной шапке, пахнущей морозом и безмятежным детством. Она всегда могла найти нужные слова, но этого было недостаточно. Он даже пытался утешить себя воспоминанием о трогательной сероглазой девчушке из ресторана. Но чего уж теперь стыдиться? Она бы его точно поняла.

Погожим летним деньком Вадим крепко набрался с самого утра, проиграл в казино приличную сумму, отдал пачку денег какой-то прохожей старухе, плавал в городском пруду в своём дизайнерском костюме. Помирать так с музыкой! К ночи он сел пьяным за руль. Сигансина в это время совсем не похожа на Петербург: здесь едва ли кого-то убьёшь, даже если вылетишь на обочину и врежешься в столб прямо в центре города.

Вадим знал, что навсегда останется сидеть в салоне своего Шевроле, останется в этом дивном летнем парке. Он сам так решил. Приклеив к лобовому стеклу предсмертную записку, взвёл курок и стал удобнее пристраиваться в кресле таким образом, чтобы всё получилось с одного выстрела. Страх покинул его, и не осталось ничего, кроме убогой жалости к себе. Но скоро и она пройдёт. Тишина сомкнёт холодные объятия.

Сероглазая девочка остановила его. Не ангельским крылом ― когтистой дьявольской лапкой. Внутри её блестящих зрачков он увидел тяжёлые чёрные локоны и потаскухину ухмылочку Рады ― свой грех, своё прожигающее чувство вины. В её юном голосе подтаявшим шоколадом стекали позабытые грязные словечки с южным акцентом. «Неужели эти постыдные отголоски прошлого, эти жалкие похотливые кусочки себялюбивой пародии на женщину способны заставить меня вспомнить о том, как прекрасно жить?»

Но ведь Микаса непохожа на Раду. Тогда почему каждый её жест заставляет его вспоминать о своём позоре? Об отринутой и задушенной страсти.

― Вадим Александрович, я переживаю за вас…

И опустилась на колени. Перед ним! Сдавшимся слабаком, провонявшим алкоголем и потом. Покорная и утешающая. «Она и Таня, и Рада. И потаскуха, и жена. Совершенство, ― всё думал Дементьев, пока тоненькие руки Микасы забирали из его неподвижных пальцев пистолет. ― Что вырастет из этой девочки, раздавленной нищенским существованием и пьяными побоями?.. Не знаю. Хотел бы я её спасти. Спасти и любить. Когда-нибудь. Однажды…»

― Пошли уже домой! Ты же видишь, он в стельку и не соображает.

Этот голос, пожалуй, отрезвляет лучше ледяной воды! Вадим никогда в жизни не видел столь ревнивого и озлобленного взгляда. Красивый бешеный зверёныш. И он без ума от этой девчонки. Вадим не без насмешки думал о том, что Микаса даже не повернулась в сторону своего нервного дружка. «Он надеется урвать от неё хотя бы кусочек того же суррогата любви, который чавкая жрут все без исключения. Она его растопчет. Собьёт спесь своими нежными и порочными когтистыми лапками».

Он был разочарован.

Ожидание такси стряхнуло с Микасы очарованность трагедией загадочного взрослого мужчины, и Дементьев увидел, как она посмотрела на своего Эрена: он знал этот взгляд наизусть, видел его тысячи раз на лице драгоценной жены. Мальчишка ворчал и брезгливо хмурился, взмахивая рукой в сторону Вадима, пока Микаса между делом откидывала ему со лба чёлку и теребила манжету рукава.

По грязным щекам продолжали катиться неугомонные слёзы. Он наконец-то снова видел любовь ― нежную и чистую, безвозвратно утраченную им самим.

«Ни она, ни даже он не понимают, как хрупко то, что между ними происходит. Как огромно, как прекрасно. Я просто таракан, болтающийся под их неказистыми пубертатными ножками. Всё фантазирую, как стать грёбаным спасителем, а он спрашивает, не замёрзла ли она, поправляя на ней свою потасканную куртёнку. Так просто, так естественно… Я бы всё отдал, лишь бы у меня снова был этот её взгляд! Такое больше невозможно отыскать в целом мире. Можно лишь украсть. Завоевать как трофей…»

Дементьев возжелал украсть Микасу. Не как варвар, нет! Он чувствовал нутром — представится случай, и она сама позволит себя забрать.

Ему потребовались всего каких-то два года.

Он брёл в ночной тиши, среди шелеста травы уснувших полей, и услышал знакомый голос, задорный смех. Подойдя немного ближе к большому дому, Дементьев узнал очертания Микасы: она стояла совершенно голая, завёрнутая в мятую простынь, а рядышком дымил сигаретой её злобный дружок. Она небрежно ластилась к нему, он же без смущения прижимал её к себе и тискал.

— Чудовище неугомонное! — счастливо взвизгнула Микаса, наигранно вырываясь, и левый край простыни съехал вниз, обнажив упругую грудку.