Когда я закрываю глаза

Я заметил, что она кивнула.

– Так продолжалось несколько месяцев, а затем меня в первый раз избили. За школой. Они старались не попадать по лицу, поэтому побои были незаметны. Никто ничего не видел или не хотел видеть… Я не осмелился поговорить с учителем, который занимается проблемами школьников, или с классной руководительницей, потому что очень боялся. Вдруг они не поверят, вдруг не придадут этому значения, вдруг все станет только хуже. Учителя ведь не всесильны. Мне не хотелось, чтобы родители обо всем узнали. Чего их тревожить. Я ничего не рассказал, потому что чувствовал себя слабаком. Я готов был показаться кем угодно, но только не трусом – хотя теперь понимаю, что это глупо. Проблема-то не во мне.

Меня прошиб пот.

– Каждый день становился для меня испытанием, мне было тяжело даже проходить мимо твоих новых приятелей. Когда меня избили, это стало последней каплей, а Йонас с дружками шептались и смеялись у меня за спиной. У меня больше не осталось сил. Не было друзей. Никто не хотел иметь со мной дела – страшно стать следующим или прослыть некрутым. Ты редко присутствовала при травле. И порой это меня утешало. Но по утрам мне до тошноты и даже до слез не хотелось возвращаться в этот ад. Я плохо спал, постоянно болела голова или живот. Про телефон и интернет пришлось забыть – никаких приложений, никаких соцсетей, никаких сообщений, чтобы отгородиться от всей этой ненависти. Во всяком случае, онлайн. А вот в реальности все продолжалось, и, видит Бог, я пошел бы на что угодно, лишь бы это прекратилось. Я не сумел защитить себя. И что самое худшее, я стыдился своей слабости.

Я медленно закатал рукав, чтобы обнажить татуировку, и показал ее Норе.

– Я не выдержал, Нор.

Во взгляде Норы читалось замешательство. Он метался между моим лицом и татуировкой. Я заметил, что она тихо повторяла мои слова. Между ее бровей пролегла складка.

И тут глаза Норы широко распахнулись, и она в шоке уставилась на меня. Я пожал плечами:

– Это случилось прямо перед летними каникулами. Никто не заметил, не удивился. Все думали, что я просто приболел. Занятия в школе уже закончились, когда я выписался из больницы и пошел на терапию, которая длилась до ноября. Было время собраться с силами, прийти в себя. Я часами играл на гитаре, общался с дедушкой, с родителями. Начал больше читать. Я был не одинок, мог заниматься сам собой, пока не подкрался новый учебный год. За три или четыре дня до начала занятий я набил татуировку.

Нора зажала рот ладонью. Нет, я не в силах остановиться. Не теперь. Надо рассказать все до конца.

– Сейчас мне ясно, что Йонас и его компания так самоутверждались. Тот, у кого все нормально в жизни, не станет травить другого. Это они убогие. Не мы…

Мне навязали одиночество, отчужденность, и я не сопротивлялся. Ни дома, ни в школе, нигде я не чувствовал себя в безопасности, потому что Йонас и другие цеплялись за любую возможность унизить меня, какую могли найти. Потому что я не очень высокий, не очень мускулистый и спортивный, потому что мне нравится Нора. Потому что я ее по-прежнему люблю. Но это все повод, не нужна им конкретная причина, чтобы издеваться.

– Но я – как они, – надломленным голосом произнесла Нора. – Сэм, я ведь тоже участвовала во всем этом. Не знаю… в смысле… – она всхлипнула, и от этого сердце у меня заныло. – Я почти потеряла тебя. И все потому, что слишком боялась.

Она гладила татуировку, едва различимые шрамы – то, на что остальным всегда было плевать.

– Я в ответе за это. Сомневаюсь, что смогу когда-нибудь загладить свою вину.

Я накрыл ладонь Норы своей, и она остановилась. Ее пальцы так изящны и так холодны.

– И мне так казалось. Долгое время. Но, вообще-то, в этом виноваты не только Йонас, Элла, Тим и другие. Не только ты, Нор. Это было и мое собственное решение.

– От этого не легче. Ничего не исправить. Все, что мы сказали и сделали, – ужасно. И я это знаю.

– Но это не только твоя вина. Так сложились обстоятельства. Все как-то навалилось, и вот появились эти шрамы. Теперь я это понял. Терпеть все одному сложнее. Издевательства изматывают. Нельзя травить человека, особенно за то, что он… другой. Слишком тихий или слишком шумный, слишком яркий или слишком простой. За то, что он помешан на музыке или не слишком популярен. Нельзя травить кого-то за что-то! Я не знал, за что они издевались надо мной, почему обзывали. Я не мог понять, что такого сделал, чем заслужил все это. Я и теперь не понимаю.

– Ты не сделал ничего плохого, ничем это не заслужил. Мне так невыносимо жаль…

Как бы мне хотелось вытереть ее слезы.

– Сэм, почему ты меня не ненавидишь?

– Закрой глаза.

– Зачем? При чем тут это?

– Нора, пожалуйста.

– Но я и так ничего не вижу.

– Точно?

– Ну да. Слишком темно. И ты не ответил на мой вопрос.

– Неправда. Вдумайся, Нора. Что остается, когда зримый мир больше не имеет значения? Что ты видишь, когда закрываешь глаза?

Тогда Нора выполнила мою просьбу.

– Скажи, что остается, Нор.