Когда идет дождь…

Зачем же вы на меня так смотрите? А? Я вызываю жалость. Мерзко и ужасно. Но я никого не обвиняю, нет. Я уже реквизит этой больницы. Понимаете? Как эта кровать, тумбочка… У меня нет пола, возраста. Я — пронумерованный казенный атрибут, безликая жестяная бирка, болтающаяся на грязной веревке судьбы.

Растение… В отличие от него, я утруждаю близких своими естественными отправлениями. Как индивидуум, я никто, правда, служу объектом сосредоточения мыслительной и практической деятельности врачей. Мое тело пропахло лекарствами…»

«Я сплю? Разбудите меня! Да разбудите же! Я поднимусь, и вы увидите, как я сделаю это легко и быстро. Тело мое опять станет мне послушным. Заработает правая рука и правая нога. И вся я наполнюсь соками прекрасной жизни с ее желаниями, чувствованиями и безмятежностью мгновений созерцания. Как замечательна жизнь! Я просто ее мало ценила, каждый ее миг…»

Эля спустила ноги с кровати и села.

— Бог ты мой, какие у меня стали ноги. Тонкие и кривые, как у тех женщин на парижских улицах.

— Давай, я тебе помогу.

Веснушчатая подняла Эльмиру и они, обнявшись, пошли к туалету.

— Ты знаешь, чем пахнут старые кулисы?

— Наверное, пылью.

— Божественной пылью… А как пахнет свежая бутафорская краска?

— Нет, откуда же? Я никогда не была на сцене. И в театре была, когда еще училась в школе, в классе пятом.

— Жаль, тебе тогда не понять меня. А ты знаешь, что такое любовь? У тебя есть друг?

Рыжая медсестра неопределенно повела плечами.

— Любовь должна прийти. Только надо не ошибиться, не спутать ее с маленькой. Маленькую любовь не надо прикармливать — это унижает любовь. А, я вспомнила слова из фильма «Обыкновенное чудо». Видела этот фильм? Нет?

«Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему придет конец.

Слава безумцам, которые решаются жить, зная, что она не вечна…» Примерно так… Прекрасные слова!

Веснушчатая вошла в сестринскую. Она стянула с головы белый колпак, и рыжие волосы огнем брызнули на плечи. Повесив на крючок халат и сбросив тапочки, она замерла в каком-то оцепенении, обхватив голые плечи руками. Ее тело в цвету веснушек светилось свежестью крепкого, распускающегося бутона. Маленькие груди замерзли острыми сосками. Холодные плитки пола жгли рыжие пятки…

— Ты чего? Замерзла же! Одевайся скорее! — покачала головой вошедшая пожилая медсестра. — Устала?

— Да нет.

— А чего так расстроилась?

— Та, прооперированная из реанимации…

— А. Молоденькая-то?

— Да. У нее опухоль не удалили. Уже ничего нельзя сделать. Я в истории прочитала сегодня. Ей только облегчили состояние, чтоб болей не было. Трубку отвели в желудок, для оттока жидкости, которая давит. Правда, муж так старается. Лечение начали химией.

— Ой, милая, не говори. Тяжело все это. А родным-то каково?

— Мать у нее из другого города приехала. Муж, не отходя, дежурит около.

Сынишка есть.

— Господи, помилуй. Жаль малого. Ну, может, еще и обойдется.

— Да. Лекарства какие-то из-за границы присылают. Муж у нее известный певец.

— Кто такой?

— Шевчук.

— Нет, такого не знаю.

Рыжая оделась и пошла к выходу.

— А че не намалевалась-то? И косметику вон свою оставила.

Она вернулась, взяла с подоконника косметичку и положила ее в сумку. Смутившись на приветствие проходившего мимо врача, открыла большую стеклянную дверь и вышла на улицу.

«Кажется… Нет, боюсь сглазить. Но у меня уже не болит голова, и я гуляю. Да-да, гуляю. Посмотрите!

Петруша… Он без меня как-то осунулся. Мы скучаем друг без друга. А за окнами питерская сиротская зима. Холодно, холодно…»

«Лилия Федоровна!

Я поехал к Эльмире, буду там ночевать. Купил ей икры. Ей гораздо лучше. Мы много гуляли. Она прекрасно кушала и т. д.

Не волнуйтесь. Ваш

Юрий. П.С.

Леченье проходит хорошо. Сегодня она получила 20 грз. Это половина всей дозы. Еще дней 10–18, и она будет лежать дома. Потом опять в больницу…»

«Милая, дорогая Эльмирка!

Тебе лучше, я знаю и очень рад.

Нужно скорей выздоравливать. Возьмем Петрушу и в Репино — на месяц-два!

И будем жить-поживать втроем. Самой замечательной и дружной в мире семьей.

Я был в Москве, в клинике Бурденко. Разговаривал с самыми крутыми профессорами. Они полностью поддерживают методы лечения нашего доктора, Станислава Васильевича Можаева.

Не волнуйся, все будет замечательно. Очень, очень, очень, очень, очень люблю тебя.

Твой всегда, твой вечно Юрий.»

Подошел трамвай. Веснушчатая вошла в него и села к окну. Он, переваливаясь и постанывая на стыках, помчался к Васильевскому.

От усталости щиплет глаза и тянет виски. За окнами мелькают разноцветными огнями вечерние улицы. Душе необыкновенно ясно и просторно. Будто в ней сорвали чехол с маленького колокольчика. И он стал звонить тихо и мелодично, вызывая непонятную тревогу.

Трамвай, взвизгнув, затормозил. Веснушчатая вышла из него и поежилась от холода. Из темноты нарисовалась фигура ее друга.

— Чего так долго?

Она не ответила. Какое-то неуютное чувство овладело всем ее существом. Во рту стало неприятно и сыро, словно она съела мышь.

— Не понял.