Когда любить нельзя…

Вспомнив, что в пакете, который она оставила на лавке, лежат еще конфеты и печенье, Мария повернулась к Матрене Евлампиевне и тихо сказала, указав на пакет:

– Там еще ребятам гостинцы сладкие.

Подойдя к детям, она присела рядом с ними на корточки, и протянула руку:

– До свидания, мальчики.

Илья, отвлекся от машины и, посмотрев на Марию, серьезно пожал ее руку.

Олесик же продолжал возиться со своим зайцем, сосредоточенно пытаясь вновь усадить его в грузовик так, чтобы длинные заячьи ноги не свисали с кузова.

Мария погладила малыша по русой головке и поднялась. Но когда она направилась к двери, Олесик оглянулся и, сообразив, что Мария уходит, побежал за ней.

Обхватив руками ее ногу, он повис на ней и громко заплакал.

Мария от неожиданности остановилась.

– Олесенька, да что ты, маленький, не плачь! – попыталась она его утешить, но он только сильнее расплакался.

Сунув в руки отцу Кириллу иконку и свечи, которые она все еще прижимала к груди, Мария подхватила Олесика на руки, и, положив его головку к себе на плечо, стала шептать ему что-то на ушко.

Мальчик затих, судорожно обхватив ее шею руками.

Повернувшись к молча стоявшим рядом отцу Кириллу и Матрене Евлампиевне, Мария растерянно посмотрела на них, спрашивая взглядом, что делать.

Старушка повела вокруг опытным взглядом, ища, чем бы отвлечь малыша, а потом, найдя идеальное решение, подхватила пакет с гостинцами с лавки, унесла его в соседнюю комнату и высыпала содержимое на матрас.

Вернувшись в горницу, она позвала ребят, издалека показывая им яркую пачку печенья:

– А поглядите, что у бабы Мотри есть…

Илья заинтересованно поспешил к Матрене Евлампиевне.

Олесик тоже повернул голову и посмотрел на печенье заплаканными глазами.

– Пойдем, Олесенька, посмотрим, – предложила ему Мария.

Он протянул руку к Матрене Евлампиевне, держащей печенье.

Мария поднесла малыша к старушке, та быстро перехватила его к себе на руки со словами:

– Ну-ка, ну-ка, пойдемте, посмотрим, а что это там у нас в уголочке лежит…

Пропустив в комнату Илью, который радостно спешил к лежащей на матрасе красочной груде, Матрена Евлампиевна закрыла за собой дверь, сказав напоследок:

– Счастливого пути, дитятко! Приезжай до нас еще. Храни тебя Господь!

Проводив Марию до машины, отец Кирилл вернул ей иконку и свечи, которые она тут же бережно уложила в сумку.

Усевшись на водительское место, Мария посмотрела на священника долгим прощальным взглядом и спросила:

– Отец Кирилл, вы позволите мне вам написать?

– Да, конечно, буду очень рад, – ответил он, серьезно глядя на нее. – И даже обещаю вам ответить, тем более, что у меня теперь есть такой замечательный письменный прибор.

– Тогда я вам сразу же напишу, как только вернусь в Петербург. Спасибо вам за все, – сказала она, невольно накрывая рукой подаренный им крестик на груди.

Он проследил взглядом за ее рукой, улыбнулся и кивнул, отступая от машины.

Мария захлопнула дверцу и завела мотор.

Развернувшись, она помахала отцу Кириллу рукой, и выехала на дорогу.

В зеркало заднего вида она увидела, как он перекрестил ее вдогонку.

«Это самый удивительный человек из всех встреченных мною в жизни!» – думала она, чувствуя, как у нее впервые за последние дни просветлело на сердце.

Глядя на проносящиеся мимо холмы, поля и деревни, Мария все время возвращалась мыслями к отцу Кириллу.

Каждый раз прикасаясь к крестику, она чувствовала, как этот согревшийся на ее груди кусочек металла, все еще хранящий прикосновение рук отца Кирилла, наполняется для нее не только религиозным смыслом поклонения Бого-человеку, замученному на кресте, но и становится символом духовной связи людей друг с другом. Связи, которую единственно и можно назвать человеческой, когда человек человеку – человек, а не средство для достижения своих целей.

Подъехав через час к дому Григория Петровича, Мария коротко посигналила и вышла из машины.

На дворе было тихо, но в окнах дома гостеприимно горел свет. Мария поднялась на крыльцо и, постучав, открыла дверь.

– Пап, тетя Галя! – позвала она. – Я вернулась.

– Марийка, я тут. Проходь в комнату, – отозвалась Галина Степановна. – А я думала то соседи гудят… Сидай, я тоби чайку зараз налью. А може ты повечеряешь?

– Нет, спасибо, я есть не хочу, а вот чаю с удовольствием выпью, – сказала Мария, садясь за стол, и спросила: – А папа где?

– А батька твий з дядькою Григорием пишли у город. Пидчипили друг друга пид ручку, та десь гуляють…

Мария представила эту картинку и улыбнулась.

Галина Степановна налила ей большую кружку чаю, и, сняв рушник с миски, подвинула ее, полную румяных коржиков, к Марии.

– Ешь, донечка, я зараз ще сметанки до коржиков дам, – сказала она и вышла на кухню.

Вернувшись с глечиком[3] сметаны и пустой миской, она поставила миску перед Марией, сыпанула туда горсть коржиков и залила их сметаной.

– Нехай трошки настояться, – сказала она удивленно наблюдавшей за ее действиями Марии.

Через пять минут, Мария с наслаждением жевала сладкие коржики, пропитанные сметаной, запивая их чаем.