Когда львы станут ручными. Как наладить отношения с окружающими, открыться миру и оказаться на счастливой волне

Клеманс заперла ящик и положила ключ в стакан с карандашами, где он обычно хранился. Потом, витая в мыслях где-то далеко, постаралась сосредоточиться на электронной почте, прибывающей непрерывным потоком. Настойчиво прозвучавший звонок интерфона вывел ее из оцепенения, заставив вздрогнуть. Шеф…

– Клеманс? Зайдите ко мне! Это срочно!

Тон был холодный, как лезвие скальпеля. В этом случае нужно было не бежать, а лететь как на крыльях.

Когда она открыла дверь кабинета, она увидела, что Максимильен с головой ушел в бумаги. Видимо, шеф решил как можно скорее переключиться на дела. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего: львиная морщина и суровый взгляд, которым он ее окинул, кого угодно могли пригвоздить на месте.

Но… даже несмотря на это она находила его красивым. Темно-каштановые волосы с переливами… сколько раз она мечтала погрузить в них свои пальцы, чтобы почувствовать, какие они на ощупь. Гармоничное лицо с волевым подбородком, мощные челюсти, стиснутые от нервного возбуждения. И, наконец, его удивительные глаза цвета заиндевевшего каштана… в них мерцал только ему присущий свет, имевший свойство привести человека в состояние оцепенения.

– Клеманс, ответ от Сантини пришел?

– Да, да, конечно. Но я думала, что момент неподходящий…

– Вы неправильно думали. Принесите мне его сейчас же.

Клеманс приняла удар, причем ни один мускул на ее лице не дрогнул, и посмотрела на скомканную бумагу, валяющуюся на полу.

– На что вы там уставились, Клеманс? Идите работайте!

– Хм, я… Хотите, я уберу это отсюда?

Он злобно посмотрел на комок бумаги.

– Да, избавьте меня от этого. Спасибо, Клеманс.

Его «спасибо» прозвучало сухо, но Клеманс не обратила на это внимания. Ради Максимильена она была на все готова – готова была понять каждое движение его души. Она наклонилась, подняла комок бумаги и вышла на цыпочках. Нужно дать ему время придти в себя…

3

– Папа!

Романа сжала отца в объятиях и почувствовала, как ее тело расслабилось.

– Ну, как, на твой взгляд, все прошло?

– Ты была великолепна! Я горжусь тобой.

Она улыбнулась, ей было приятно слышать его слова. К выходу медленно тек людской поток. Многие останавливались, чтобы поздравить ее или задать вопросы. К ней обратилась журналистка:

– Хотела бы взять у вас интервью. Когда в ближайшие дни вы будете свободны?

– Обсудите это с моим отцом – он занимается моим расписанием, – улыбнулась Романа.

Жан-Филипп передал журналистке визитную карточку с надписью Sup’ de Burnes и обратился к дочери:

– Хочешь, поужинаем вместе в каком-нибудь хорошем месте?

– С удовольствием. Чувствую, что сейчас умру от голода…

– Пойдем в кафе «Кампана», это в двух шагах отсюда, рядом с музеем д’Орсе.

Романа с радостью повиновалась: ведь ей совсем не улыбалась перспектива провести вечер в одиночестве, сидя перед пустым холодильником. Кроме того, она была уверена, что отец постарается удивить ее какими-нибудь кулинарными изысками.

Ее сразу же покорило это место, как только она вошла: над залом, распространяя приятный, приглушенный свет, доминировали башенные часы, когда-то украшавшие вокзал д’Орсе. Забавный и одновременно элегантный декор располагал к приятному вечернему отдыху за ужином.

Официант не торопился их обслужить, но Жан-Филипп сохранял невозмутимое спокойствие. «Как же он изменился», – подумала Романа…

Она смотрела на лицо отца, отмечая следы времени. Волосы, когда-то каштановые и густые, поредели, покрылись сединой и приобрели сероватый оттенок. И если раньше серо-голубые глаза были в ореоле мелких морщинок, то теперь морщины стали глубокими бороздами.

Еще несколько лет назад Жан-Филипп был нетерпимым, вспыльчивым и требовательным. Доведись ему заполнять анкету, он бы поставил галочки напротив всех отклонений в поведении, свойственных бюрнерии. У себя дома он хотел царить и властвовать. У них в гостиной не было круглого стола. Да это и понятно: разве можно восседать на троне по соседству с круглым столом? Вступая в спор, он даже не пытался дискутировать – главным для него было отстоять свою правоту, даже если на это не было никаких оснований. Он обожал создавать вокруг себя шум. О его присутствии напоминали хлопающие двери комнат и шкафов – он как бы метил звуками свою территорию, как животные метят ее мочой; этот неискоренимый архаизм, ранее свойственный ее отцу, погружал Роману в доисторическую эпоху, и она, признаться, чуть было не начала сомневаться в реальности эволюции человеческой цивилизации…

Но ярче всего его бюрнерия проявлялась, когда он садился за руль. Еще до того, как он заносил ногу в салон машины, его уровень терпения снижался ниже нулевой отметки. Опьянение скоростью доводило его до помешательства.