Когда мое сердце станет одним из Тысячи

В определенное время суток в моей квартире пахнет протухшей гаудой. В доме, судя по всему, никто больше этого запаха не замечает. Я написала четыре письма домовладелице, миссис Шульц, но сдалась, когда узнала, что она складывает мои письма в папку с пометкой «СУМАСШЕДШАЯ». Я однажды видела эту папку, когда заходила к миссис Шульц, чтобы заплатить за квартиру.

Поэтому теперь, когда запах становится невыносимым, я просто ухожу в парк с ноутбуком и играю в го^[1] онлайн.

Сегодня 5 октября, время — 5:59 вечера. Температура в парке градусов 13. Уши заполняет тишина. Если прислушаться внимательнее, можно различить звуки, вплетающиеся в нее: однообразный гул машин вдалеке, шуршание листьев на ветру, бег моей собственной крови по венам — всё, кроме голосов людей.

Я натягиваю капюшон толстовки, у него сразу два достоинства: согревает уши и скрывает лицо, давая мне чувство приватности. Парк тих и неподвижен, вокруг меня простирается сонный зеленый ковер. Несколько кленов уже начали ронять кроваво-красные листья. Неподалеку поблескивает пруд. Кряквы обыкновенные рассекают поверхность воды, и головы самцов сверкают, точно граненые изумруды, их глаза напоминают ониксы. Когда кряквы взлетают, переливающиеся иссиня-черные зеркала^[2] на их расправленных крыльях отражают свет.

Я бросаю взгляд на пустующую скамейку возле пруда и проверяю время на телефоне. Я жду мальчика с тростью.

Каждый день ровно в шесть вечера мальчик приблизительно моего возраста — может, на пару лет постарше — выныривает из лососевого цвета здания через дорогу, идет, прихрамывая, в парк и садится на скамейку. Иногда он читает, иногда просто наблюдает за утками. За последние три недели это вошло у него в привычку.

Когда он только начал сюда приходить, я злилась на него за посягательство на мою территорию. Мне не хотелось с ним говорить, я вообще не люблю говорить с людьми, но и из парка уходить я не собиралась. Поэтому я затаилась. А спустя некоторое время что-то изменилось. Мальчик стал частью пейзажа, как утки, и его присутствие перестало меня раздражать. Точное, как часы, время его появления действовало на меня почти успокаивающе.

И действительно, ровно в шесть часов дверь открылась и он появился, вид у него был самый привычный: худой, бледный, не очень высокий, со светло-каштановыми волосами, которые он, кажется, давно не стриг. Ветерок колышет края его расстегнутой синей ветровки. Я наблюдаю, как он подходит к скамейке, опираясь на трость. Он садится, а я с удовлетворением отворачиваюсь. Прислонившись к дереву, я открываю ноутбук, устраиваю его на коленях и начинаю играть в го со случайным противником.

Мальчик не догадывается о моем присутствии, и я стараюсь, чтобы так оно и оставалось.

Я выхожу из парка почти ночью. По дороге домой заглядываю в магазин, чтобы купить две упаковки лапши быстрого приготовления, батон белого хлеба, бутылку апельсиновой газировки и ванильный кекс в целлофановой упаковке. Я всегда покупаю одинаковый набор продуктов, поэтому точно знаю, сколько все это стоит: шесть долларов девяносто семь центов. Я набираю точную сумму монетками и подхожу к кассе, быстро протягиваю деньги и продукты продавцу.

— Что-то еще? — спрашивает он. Я отрицательно качаю головой.

Моя квартира находится рядом, чуть дальше по улице. Приземистое кирпичное здание с тощим деревцем перед входом стоит на углу. Синий презерватив свисает с одной из верхних веток, словно крошечный флаг, он висит там, сколько я тут живу. Янтарные осколки битого стекла переливаются на асфальте.

На подходе к подъезду я застываю. Меня поджидает худой лысеющий человек лет сорока в круглых очках и вязаном жилете, у его ног стоит портфель, руки скрещены на груди.

— Доктор Бернхардт! — выпаливаю я.

— Рад, что застал тебя. Я звонил в домофон и уже собирался уходить.

Я прижимаю покупки к груди:

— Мы ведь встречаемся по средам, а сегодня понедельник. Зачем вы пришли.

— Мне нужно было перенести нашу встречу. Я пытался тебе дозвониться, но ты никогда не берешь трубку. Я прекрасно знаю, что ты не любишь сюрпризы, но раз уж так вышло, тебе стоит проверять иногда голосовую почту.

В его тоне прозвучала нотка, в которой я могу распознать усмешку.

Доктор Бернхардт — социальный работник. Благодаря ему я могу жить самостоятельно, хотя мне еще нет восемнадцати.

— Ну что, — говорит он, — впустишь меня?

Я тяжело вздыхаю и открываю дверь:

— Ладно.

Мы входим в подъезд и поднимаемся по потертым ступеням на третий этаж. В подъезде перед моей квартирой на выцветшем то ли бежевом, то ли голубом ковре растеклось большое пятно от пролитого напитка или засохшей крови. Как и презерватив на дереве, оно здесь с тех пор, как я сюда переехала. Доктор Бернхардт, перешагивая пятно, морщит нос.

Внутри он осматривается. Пара нестираных джинсов лежит на полу рядом с кучей журналов с судоку. Полупустой стакан с апельсиновой газировкой стоит на кофейном столике среди крошек. Спортивный лифчик свисает с телевизора.