Когда мое сердце станет одним из Тысячи

— Я знаю, что ты же не такая дурочка, какой иногда хочешь казаться. — Она использует частицу «же», только когда сильно волнуется. Меня это нервирует. — Тебе должно хватать ума не рассказывать первому встречному ребенку про пестики и тычинки. Особенно если его мамаша где-то поблизости.

— Я просто рассказывала про анатомию гиен. В мои обязанности входит отвечать посетителям на любые вопросы о животных. Вы сами мне говорили.

Она на мгновение закрывает глаза и трет переносицу:

— Ладно, завязывай!

Из клетки в углу попугай Герцог пищит:

— Завязывай!

Я таращусь на свои ботинки:

— Если хотите, я могу извиниться перед мамой мальчика.

— Нет, ты все еще больше испортишь.

Мне нечего сказать, потому что, вообще-то, она права.

— Знаешь, — произносит мисс Нэлл, — это ведь не первая жалоба на тебя, которую мне приходится выслушивать.

Я напрягаюсь:

— Пожалуйста, дайте мне еще один шанс! Я буду…

Она делает жест рукой:

— Расслабься, я не собираюсь тебя увольнять. Но я хочу, чтобы с посетителями ты держала свой глупый рот на замке. Занимайся кормом и уборкой.

Я задумываюсь:

— А что, если меня о чем-нибудь спросят?

— Притворись глухой.

— Это как?

— Ну не знаю. Начни жестикулировать, — она перебирает пальцами, словно играя невидимой ниточкой или творя заклинание. — Вот так.

— Я не знаю языка жестов.

— Ну притворись, — фыркает она.

Я киваю в страхе, что, если возражу, она передумает.

Хоть я и работаю здесь уже больше года, прекрасно понимаю, что положение мое ненадежно. На счету у меня меньше двухсот долларов. Я зарабатываю ровно столько, чтобы оплатить квартиру, продукты и проезд, и если я не смогу выполнять свои финансовые обязательства, то снова угожу под опеку государства. Я прекрасно понимаю, что, если не справлюсь со взрослой жизнью, судья может признать меня недееспособной, и это навсегда лишит меня свободы. А с моей историей это вполне вероятно. И тогда я могу застрять в пансионе не только до своего совершеннолетия, но на всю жизнь.

Я просто не могу потерять эту работу.

После работы, переодевшись, я иду в парк с утиным прудом и сажусь на свое обычное место под деревом. Спустя какое-то время смотрю на часы. Уже 6:05, а мальчика с тростью все еще нет.

Мне не нравится, что он опаздывает. Не пойму, почему меня это беспокоит, какое мне вообще до этого дело, но после неприятного, неожиданного визита доктора Бернхардта и нотации от мисс Нэлл мне кажется, что мой мир летит в тартарары. И это еще одна неувязка, еще один признак разлада.

Немного прогулявшись, я сажусь на траву и расковыриваю дырку на колене левого чулка. Я ковыряю ее, делая еще шире, пока наконец мальчик не появляется из двери лососевого здания. Я ныряю за дерево и оттуда наблюдаю, как он хромает через дорогу, к парку.

Сегодня отчего-то он кажется другим. Опускаясь на скамейку, он движется медленно и напряженно, словно ему больно. Он сидит ко мне спиной, поэтому я не вижу выражения его лица.

Я жду, вглядываясь и затаив дыхание.

Сначала он не двигается, просто смотрит вперед. Потом опускает голову и закрывает лицо руками, а его плечи трясутся в немых судорогах.

Он плачет.

Я сижу тихо и неподвижно. Через несколько минут плечи его перестают трястись, теперь он словно в оцепенении. Медленно поднимается. Затем достает из кармана телефон и швыряет его в пруд. Брызги распугивают уток, они взлетают, беспокойно крякая.

Мальчик, прихрамывая, уходит из парка. Некоторое время я не шевелюсь.

По его следам подхожу к лососево-розовому зданию. За стеклянными раздвижными дверями находится лобби с телевизором и искусственным растением в горшке. Я касаюсь кирпичной стены и провожу пальцами по полированной каменной табличке рядом со входом, с высеченной надписью «Элкленд-Медоуз».

У меня с собой нет ноутбука, поэтому открываю телефон. На нем тариф «ТракФон», я плачу за каждую минуту и стараюсь пользоваться телефоном осмотрительно, но интернет у меня подключен. Быстрый поиск обнаруживает, что «Элкленд-Медоуз» — стационар для людей с травмами головного мозга и дегенеративными неврологическими заболеваниями, и на мгновение я задумываюсь, не лечится ли он здесь. Но это стационарная клиника. Потому остается лишь один вывод: он кого-то навещает.

Подойдя к пруду, в прибрежном иле я вижу телефон, серебристо поблескивающий на солнце. В воду лезть не хочу — я не люблю воду, — поэтому ищу и нахожу в траве палку с изогнутым концом, которой выуживаю телефон из пруда. На спинке телефона оказывается надпись, напечатанная на тонкой белой ленте: «СОБСТВЕННОСТЬ СТЭНЛИ ФИНКЕЛА». А под ней — электронная почта.

По-моему, как-то глупо оставлять контактную информацию на телефоне. Если мальчик так заботится о его сохранности, то зачем выбросил? Я нажимаю кнопку. Телефон мигает и отключается. Я намереваюсь выбросить его обратно в пруд, но что-то меня останавливает. Спустя несколько мгновений я прячу телефон в карман.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Уже поздно.