Когда мое сердце станет одним из Тысячи

Он стоит в дверном проеме, опираясь на палочку. Затем делает ко мне несколько осторожных шагов:

— С тобой все в порядке?

Моя грудная клетка ноет.

— Мне нужно идти, — я напряженно прохожу мимо него, через дверь, по коридору в гостиную. Я не могу даже взглянуть на него. Кровь пульсирует у меня в глазах.

Стэнли идет за мной:

— Подожди, скажи мне, что случилось? — он преграждает мне путь.

— Мне не нужна твоя жалость, — процеживаю я сквозь сжатые зубы. — А теперь дай мне пройти.

— Неужели ты всерьез думаешь, что такой человек, как я, проводит с тобой время из жалости?

Вопрос застает меня врасплох.

— Ты могла выбрать любого, знаешь, — произносит он. — Любого, кого пожелаешь. Для первого раза. Ты красивая, умная молодая женщина. Ты знаешь это?

Он издевается надо мной. Точно издевается.

— Заткнись, — бормочу я, — я видела книги у тебя в столе.

Его щеки краснеют.

— Я купил эти книги, потому что хотел понимать тебя лучше. Вот и все. Я не думаю, что с тобой что-то не так. И никогда не думал.

Я скрещиваю руки, крепко цепляясь за собственные локти.

— Присядь, — просит он, — ну пожалуйста!

Я не решаюсь, но потом сажусь в кресло. Он садится на диван напротив меня.

— Когда ты догадался, — спрашиваю я. — Про меня.

— Я, ну… я вроде сразу это подозревал.

Так это настолько очевидно. Может, мне нечему удивляться.

— Там есть абзац, который ты выделил. Об эмпатии.

Он сводит брови:

— О чем? А, да… я его выделил, потому что он показался мне неверным. Ты один из добрейших людей, которых я встречал.

«Добрая». Откуда только у него такие мысли? Когда я делала что-то доброе?

— Они имеют в виду когнитивную эмпатию.

— Что это такое? Не помню, чтобы в книжке было такое выражение.

— Это способность считывать, анализировать и предугадывать эмоции других людей… Это то, что мне… что людям, как я, дается сложнее всего.

Представление о том, что аутичные люди не умеют сопереживать, — это просто гадкий стереотип, но такую точку зрения я слышала и от некоторых специалистов, несмотря на очевидные доказательства обратного. К примеру, Темпл Грандин — вероятно, самая известная личность с аутизмом из ныне живущих — спроектировала наиболее гуманный тип скотобойни, где скот содержится в спокойствии и умиротворении до самого конца. Она много сил приложила, пытаясь уменьшить мучения, которые животные испытывают лишь ради человеческого удобства. Неужели никто не видит в этом сострадания?

— В одной из книг написано, что человек может не осознавать, что у него синдром Аспергера, — говорит Стэнли.

Я рассеянно тру большим пальцем коричневый вельвет дивана.

— Я осознаю.

Почти все детство моим диагнозом было ПРР-БДУ — первазивное расстройство развития без дополнительных уточнений. Когда мне исполнилось четырнадцать, его заменили на синдром Аспергера. В новом издании «Руководства по диагностике психических расстройств» диагноз «синдром Аспергера» упразднен, поэтому технически моего заболевания больше не существует: если я когда-нибудь вернусь во врачебный кабинет, для меня придется искать новый ярлык. Но неважно, как это называется. Я всегда останусь такой.

— Мне не нравится, когда меня калибруют и помещают в категорию, — говорю я. — Я такая, какая есть. Для этого не нужно никакого названия. Не понимаю, почему я не могу просто… быть. Почему каждому нужно как-то… — я делаю резкий выдох, раздосадованная своей неспособностью объяснить.

Между нами повисает тишина. Когда он начинает говорить, голос звучит тихо, как будто он разговаривает сам с собой:

— В такие моменты мне очень хочется тебя обнять.

Я задумываюсь на мгновение. Уже много лет я никого не обнимала. Несколько раз это случалось, когда я была подростком, — обычно без предупреждения и вопреки моему желанию, по воле приемных родителей, которые не понимали моих потребностей и границ, поэтому это был, в целом, очень тяжелый и неприятный опыт. Но со Стэнли может быть по-другому. Он всегда очень обходителен и осторожен, я знаю, что он не сплющит меня в объятиях. Но мне все равно страшно это представить, по причинам, которые я не смогу как следует выразить словами.

Вдруг мне приходит в голову мысль, что Стэнли сам ищет утешения в физическом контакте, безотносительно к моему удовольствию.

— Ты когда последний раз это делал, — спрашиваю я.

— Что? Обнимался?

— Да.

— Хм, — он смотрит вдаль, — давно.

— Хорошо, — говорю я.

— Хорошо?

Я подсаживаюсь к нему на диван.

— Можем попробовать, если хочешь.

Он вскидывает брови:

— Ты уверена?

— Просто сделай это.

Медленно, очень-очень медленно он обвивает меня руками. Я не вздрагиваю, и он притягивает меня ближе, но обнимает не крепко, так что я могу высвободиться, когда захочу. Я сижу в напряжении, фокусируясь на собственном дыхании. Его рука лежит на моей спине, между лопаток. Постепенно напряжение отступает. Я неловко обхватываю его талию рукой. Даже сквозь свитер я ощущаю, насколько он худой. Все его тело состоит из острых углов, а позвоночник — ряд торчащих косточек. Там есть что-то еще, длинный выпирающий гребень через всю спину. Я легонько провожу вдоль него пальцами.

— Откуда это у тебя.