Когда мы были сиротами

— Прости, что не смог предупредить о своем приезде. Понимаю, это может стать для тебя потрясением… — Я замолчал, увидев, что она меня не слушает, потом просто добавил: — Мама, это я, Кристофер.

Она взглянула на меня, улыбнулась почти так же, как прежде, и снова занялась картами. Я догадался, что она раскладывает солитер, однако следует каким-то своим, особым правилам. Ветерок сдул со стола несколько карт на траву, но она не обратила на это никакого внимания. Я собрал упавшие карты и протянул ей, она с улыбкой поблагодарила:

— Большое спасибо, но в этом не было необходимости. Я всегда жду, когда на траве соберется много карт, а потом поднимаю их разом. Ведь они не могут сразу слететь с горы, правда?

Я опять несколько минут молча наблюдал за ней. Потом мама запела. Она тихонько мурлыкала что-то, продолжая собирать и раскладывать карты. Голос у нее был слабым — я не мог разобрать, что она пела, но напев был легким и мелодичным. Пока я смотрел на нее и слушал, в памяти всплыла картинка: ветреный солнечный день в нашем саду, мама на качелях, она смеется и поет высоким голосом, а я подпрыгиваю перед ней и кричу, чтобы она перестала.

Я нежно коснулся ее ладони. Она моментально отдернула руку, гневно посмотрела на меня и возмущенно прошептала:

— Не распускайте руки, сэр. Не смейте распускать руки!

— Прости. — Я отступил назад, чтобы успокоить ее. Она снова занялась картами и, когда в следующий раз подняла голову, улыбнулась так, будто ничего не произошло.

— Мама, — медленно произнес я. — Это я, Кристофер. Я приехал из Англии. Мне искренне жаль, что удалось сделать это только сейчас. Понимаю, я очень подвел тебя. Очень. Я делал все, что мог, но у меня ничего не вышло. Понимаю, теперь уже слишком поздно.

Должно быть, я заплакал, потому что мама подняла голову и долго смотрела на меня, потом спросила:

— У вас болят зубы, добрый человек? Если так, вам следует обратиться к сестре Агнес.

— Нет, у меня все в порядке. Ты не поняла, что я сказал. Это я, Кристофер. Она кивнула:

— И не надо откладывать, добрый человек. Сестра Агнес откроет вам карточку. И тут меня осенило.

— Мама, — сказал я, — это Вьюрок. Вьюрок.

— Вьюрок. — Она вдруг застыла в неподвижности. Вьюрок.

Очень долго она не произносила ни слова, но выражение лица у нее заметно изменилось. Подняв голову, она смотрела куда-то поверх моего плеча, на ее лице играла улыбка нежности.

— Вьюрок, — тихо повторила она и на миг показалась мне совершенно счастливой. Потом тряхнула головой и сказала: — Ах, этот мальчик. Я так тревожусь о нем!

— Прости, — тихо повторил я. — Прости меня. Представь, что этот твой мальчик, этот Вьюрок, представь себе, что он старался изо всех сил, что делал все возможное, чтобы найти тебя, но ему это не удалось. Если бы ты это знала, как ты думаешь… как думаешь, ты смогла бы его простить?

Мама продолжала смотреть куда-то мне за спину, но теперь ее взгляд стал озадаченным.

— Простить Вьюрка? Вы сказали — простить Вьюрка? — Она просияла. — Мой мальчик. Говорят, у него все хорошо. Но с ним никогда ни в чем нельзя быть уверенной. О, я так за него тревожусь, вы даже представить себе не можете!

— Тебе это может показаться глупым, — сказал я Дженнифер, когда месяц назад мы снова вспоминали то путешествие, — но только когда она это произнесла, только тогда я понял. Она никогда не переставала любить меня, несмотря ни на что. Единственное, чего она всегда хотела, это чтобы у меня хорошо сложилась жизнь. А все остальное, все мои попытки найти её, спасти мир от гибели — все это было ей глубоко безразлично. Ее любовь ко мне оставалась с ней всегда и ни от чего не зависела. Понимаю, это не кажется столь уж удивительным. Но чтобы понять это, мне понадобилась вся моя жизнь.

— Ты действительно думаешь, что у нее в сознании даже не забрезжила мысль о том, кто ты? — спросила Дженнифер.

— Я в этом уверен. Но она сказала то, что думала, и понимала, что говорит. Мама сказала, ей нечего прощать мне, и была искренне озадачена предположением, будто я перед ней виноват. Если бы ты видела ее лицо в тот момент, когда я первый раз произнес свое детское прозвище, ты бы тоже не сомневалась. Она никогда не переставала любить меня, ни на миг.

— Дядя Кристофер, но почему ты так и не сказал сестрам, кто ты на самом деле?

— Не знаю. Это может показаться странным, но я решил не говорить. Кроме того, я не видел смысла в том, чтобы увозить ее оттуда. Судя по всему, ей там было хорошо. Не то чтобы она была счастлива, но она напоминала человека, которого наконец отпустила боль. Дома, в Англии, ей не было бы лучше. Это все равно что спросить у человека, где ему лучше было бы покоиться. Когда она умерла, я подумывал о том, чтобы перезахоронить ее прах здесь. Но опять же, по здравом размышлении, отказался от этой мысли. Всю свою жизнь мама провела на Востоке. Думаю, она сама предпочла бы остаться там.