Когда мы были сиротами

Я приставил к глазам бинокль, но фокус был сбит, и поначалу все передо мной заволакивала сплошная пелена. Покрутив колесико, я увидел реку, по которой, к моему удивлению, прямо под канонадой продолжали сновать всевозможные суденышки. В глаза бросился кораблик — некое подобие маленькой баржи с одиноким матросом на борту, — до того набитый корзинами и тюками, что казалось невероятным, чтобы он прошел под низким мостом, находившимся прямо подо мной, не задев его. Однако суденышко быстро приближалось к мосту, и я не сомневался: сейчас стану свидетелем того, как по крайней мере несколько верхних тюков упадет в воду. Несколько секунд я неотрывно наблюдал за ним в бинокль, напрочь забыв о стрельбе. Матрос, так же как и я, был полностью озабочен судьбой своего груза и не обращал никакого внимания на снаряды, разрывавшиеся справа, всего в каких-нибудь шестидесяти ярдах от него. Потом суденышко скрылось под мостом, и я со вздохом облегчения опустил бинокль — оно грациозно выплыло по другую сторону с неповрежденными тюками.

Пока я смотрел на воду, за спиной у меня собралась внушительная толпа. Передав бинокль кому-то, стоявшему рядом, я сказал, не обращаясь ни к кому персонально:

— Значит, это война. В высшей степени интересно. Как вы думаете, много ли будет жертв?

Поднялся гул голосов, из которого выделился один:

— Там, в Чапее, убита масса народу. Но еще немного — япошки возьмут его, и все снова станет тихо.

— Не будьте так уверены в этом, — возразил кто-то. — Гоминьдановцы уже преподнесли немало сюрпризов. Уверен, они и дальше будут нас удивлять. Готов поспорить, Чан Кайши продержится долго.

Все стали оживленно обсуждать высказанное предположение: несколько дней, несколько недель — какая разница? Рано или поздно китайцам все равно придется сдаться, так почему не сделать это сразу? На что несколько гостей возражали в том духе, что, мол, исход отнюдь не предрешен. Обстановка меняется каждый день, к тому же игру путает множество факторов.

— А кроме всего прочего, — кто-то громко возвысил голос, — разве мистер Бэнкс уже не здесь?

Этот вопрос, носивший, несомненно, риторический характер, тем не менее странно повис в воздухе. Все притихли и устремили взгляды на меня. У меня было ощущение, что не только те, кто стоял в непосредственной близости к балкону, а присутствовавшие в зале в напряженной тишине ждали моего ответа. Мне пришло в голову, что это самый подходящий момент, чтобы сделать заявление — заявление, коего ожидали с той самой минуты, как я появился в зале. Откашлявшись, я громко сказал:

— Дамы и господа! Вижу, ситуация здесь сложилась весьма тяжелая. В такой момент мне не хотелось бы сеять неоправданных ожиданий. Но позвольте заметить, что меня не было бы сейчас здесь, если бы я не верил в возможность довести это дело до счастливого конца в весьма недалеком будущем. Я даже сказал бы, дамы и господа, что смотрю в это будущее более чем оптимистично. Прошу вас потерпеть еще неделю или около того. И тогда посмотрим, что удастся сделать.

После моих последних слов в зале неожиданно грянул джазовый оркестр. Понятия не имею, было ли это просто совпадение, но, если так, то совпадение получилось весьма эффектное. Внимание ко мне стало ослабевать, люди потянулись в зал, и я тоже направился туда. Пытаясь найти свой столик — на какой-то миг я потерял ориентацию, — я заметил, что танцовщицы уже заняли центральную площадку.

Их было не меньше двадцати, преимущественно евразийки, в весьма условно прикрывающих наготу костюмах, украшенных перьями. По мере того как танцовщицы продолжали выступление, публика все больше утрачивала интерес к сражению, происходившему за окнами, хотя канонада по-прежнему была отчетливо слышна, несмотря на бравурную музыку. Создавалось впечатление, будто для этих людей одно представление просто сменилось другим. Не в первый раз по приезде я почувствовал, как на меня накатывает волна отвращения к здешнему высшему обществу. Дело было не только в том, что в течение многих лет они, увы, так и не сумели ответить на вызов, коим являлось это дело, и позволили событиям развиться до нынешнего ужасающего состояния со всеми вытекающими чудовищными последствиями. Больше всего с первой минуты по прибытии в Шанхай меня шокировало то, что никто здесь не признавал своей роковой вины в происходящем.

За две недели, что провел здесь, общаясь со многими шанхайцами разного ранга, я ни разу не заметил ничего, хоть отдаленно напоминающего чувство стыда. Иными словами, здесь, в эпицентре тайфуна, грозившего поглотить весь цивилизованный мир, царил достойный сожаления заговор отрицания — отрицания ответственности, заговор, в котором участвовали все по принципу круговой поруки, фальшиво и патетично представляя себя жертвами обстоятельств. И вот до чего дошла так называемая шанхайская элита: эти люди с презрением относятся к страданиям своих китайских соседей, живущих рядом, на другом берегу реки.