Когда мы покинули Кубу

Головокружение, которое я ощущаю от этого комплимента, наверняка стирает с моего лица всякий намек на интеллектуальную глубину.

– Спасибо, – улыбаюсь я.

Боюсь, теперь он нравится мне еще сильнее, чем раньше.

– С Днем святого Валентина.

– С Днем святого Валентина, – повторяю я, как эхо.

Мы оба молчим, и у нас обоих, надо полагать, одинаково смущенные улыбки.

Голос у меня за спиной с нажимом произносит мое имя. Я оборачиваюсь и ловлю взгляд Изабеллы – один из тех, при помощи которых мы можем общаться, не произнося ни слова. Сестринская интуиция и все такое. Милой улыбкой я говорю ей, что все в порядке, – как будто любой, кто хорошо знает меня, не прочтет в моем взгляде готовности поддаться искушению.

Я поворачиваюсь к Нику.

Он делает шаг мне навстречу, заслоняя меня собой от всего зала.

– Я весь вечер смотрел на дверь, – бормочет он. – Ждал, когда вы придете. – Его голос ласков, как шелк. – Теперь вы знаете один из моих секретов.

Я пригибаю голову, щеки вспыхивают.

– На нас все смотрят.

Может быть, если с завтрашнего дня он будет неразлучен со своей невестой, то со временем, после какого-нибудь нового скандала, общество простит нам этот вечер. Может быть. В любом случае его репутация пострадает куда меньше, чем моя, хоть из нас двоих помолвлен он, а я свободна.

Любит ли он свою невесту? А она его?

– Вас это беспокоит? – спросил он, как будто бы только сейчас заметив то внимание, которое мы к себе привлекаем.

– Что люди испытывают ко мне такую отчаянную неприязнь? Не так чтобы очень. Если бы я не ходила туда, где мне не рады, я бы почти безвылазно сидела дома.

– Значит, вы храбрее, чем я думал, – отвечает он мягким, слишком мягким голосом.

– Не надо меня жалеть.

– Я и не жалею. Нисколько.

– Лжец.

Он улыбается.

– Раз уж на то пошло, я думаю, вас не столько ненавидят, сколько боятся.

– На мой взгляд, трудно найти существо безобиднее меня, – усмехаюсь я.

– Все дело именно во взгляде, потому что я бы с вами не согласился.

От этих слов мне одинаково сильно хочется рассмеяться и заплакать.

– Вы же были на войне!

– Был.

– Только не говорите мне, что я страшнее массированной бомбардировки.

Уголки его рта приподнимаются.

– Может, и не страшнее, но вы заставляете мужчину сомневаться в себе. В небе я таких сомнений не испытывал.

– Они вас пугают?

– Ужасно.

Мы оба, разумеется, все понимаем. Это его признание объединило в себе «здравствуй» и «прощай».

Мои родители и сестры отошли от меня, но потом наверняка вернутся к этому эпизоду и прожужжат мне все уши.

– Что мы делаем? – спрашиваю я.

– Сейчас?

– Да.

– Черт знает.

– Наверное, нам лучше это прекратить.

– Наверное, – соглашается он.

– У меня есть сестры, а у них репутации, которые надо беречь. Сейчас все вытянули шеи и пытаются расслышать, что мы друг другу говорим.

Он смотрит на меня огорченно.

– Мне жаль.

– Я знаю.

– Помнится, однажды вы сказали, что последние минуты свободы надо ценить. Потанцуем?

Я смеюсь, хотя мне грустно.

– По-моему, мы с вами только этим и занимаемся.

– Вероятно, это самое безопасное из наших возможных занятий. Хотя и не самое радостное, – уточняет он и подмигивает мне ямочкой на щеке.

Я, поколебавшись, соглашаюсь:

– Только один танец. И все.

– Только один, – говорит он.

В ту же секунду я вижу руку, протянутую ко мне, и мне кажется, что не может быть ничего естественнее, чем положить свою ладонь на его ладонь, переплести свои пальцы с его пальцами.

Ник выводит меня на танцпол, начинается новая песня.

Эдуардо танцует с какой-то симпатичной рыжеволосой девушкой. Губы улыбаются, взгляд направлен на меня и Ника. Голова слегка склоняется в шутливом выражении почтения.

Надо будет сказать ему, чтобы забыл об этой части своего плана: я не намерена использовать то притяжение, которое испытываю к Нику, в наших политических интересах.

Проследив за моим взглядом, Ник тоже замечает Эдуардо.

– Похоже, у нас обоих непростая жизнь.

– Разве в таком климате может быть просто?

– Едва ли, но не все это понимают. – Отвлекшись от Эдуардо, Ник обводит взглядом зал. Многие люди ходят по таким вечеринкам, как сегодняшняя, и делают вид, будто не знают, что не все могут быть так же довольны жизнью.

– На Кубе мы тоже этим грешили. По крайней мере до каких-то пор. Потом нам был преподан жестокий урок.

– А что бы вы стали делать, если бы ситуация на вашей родине изменилась? Если бы Кастро лишился власти?

– Я бы туда вернулась, – отвечаю я без колебаний. – Здесь я чужая, мой дом в Гаване. Там остались мои друзья, родственники, моя няня Магда. Жизнь в Палм-Бич для меня переходный этап, нечто вроде чистилища.

– Я никогда не был на Кубе, но всегда хотел побывать. Говорят, это прекрасная страна.

– Так и есть. Пляжи, сельские ландшафты, горы, Гавана со своей старой испанской застройкой… – Говоря это, я отчетливо вижу, как солнце встает над Малеконом. – На Земле нет такого места, которое было бы более похоже на рай. Внешне, разумеется. Нам есть над чем работать.

– Вы тоже хотите участвовать в этой работе?

– Конечно. А разве вы бы на моем месте не захотели? Это же мой дом!

– То есть вы считаете, что у вас есть долг перед вашей страной?