Когда нам семнадцать

— Никогда не думал про Лизу такое, черт! — Пашка остановился, закурил. — Ну, не хватает. Так не голодная же! В депо узнают — вышибут в два счета. Быстров церемониться не станет. Да моя воля — я бы ее к станку больше не подпустил! — Пашка, говоря это, распалялся все больше. — Ну, Лизка! Вот видишь, Юлька, какая бывает оборотная сторона медали. Ходит человек на работу. План худо-бедно тянет, разряд имеет, за руку с тобой здоровается! Обязательство вывесит в красивой рамочке! А выйдет за проходную — черт его знает что…

Пашка яростно выплюнул окурок.

— Рабочая честь… Вот тебе и рабочая честь!

Юлька подумала, что если не остановить сейчас поток Пашкиных обвинений, то уже никогда нельзя будет восстановить то, что когда-то зарождалось между этими двумя людьми. Да разве только между ними?

А он говорил и говорил. Юлька уже не различала слов, только слышала его голос.

— Паша…

Куракин замолчал и повернулся к Юльке…

— Вот ты говоришь, говоришь. А ничего ведь не знаешь… Для ребенка это. Она ведь ребенка ждет, — прошептала Юлька.

Загорелое лицо Куракина медленно становилось серым.

— Врешь! — хрипло выдохнул он. — Врешь!

— Нет, не вру, — так же тихо прошептала Юлька.

Уже в следующую секунду она поняла, что сказала не то и не так, но поправить ничего уже было нельзя. Пашка бессильно опустил руки.

«Что я наделала! Что я наделала!» — ужаснулась Юлька.

— Иди, — бесцветным от внутреннего напряжения голосом сказал Куракин. — Иди. Меня ребята здесь ждут. Обещал.

Отойдя несколько шагов, Юлька оглянулась. Пашка стоял посреди тротуара, широко расставив ноги, и никак не мог прикурить.

Остаток дня она пробродила одна вдоль берега реки. Долго сидела на старой перевернутой лодке. Слушала, как тарахтят моторки, как, пыхтя и отдуваясь, шлепая по воде плицами, идут вверх широкобокие коричневые буксиры. За ними тянулись тяжелые длинные баржи. Амур нес бревна, серые шапки сена, подмытые с корнями кусты. Воду густо пятнали ржавые круги пены. Начинался осенний паводок.

После полудня с левого берега потянул ветерок, принес горьковатый запах перестоявшейся полыни.

Юлька зашла в магазин, купила себе печенья и не уходила с берега до самого вечера.

Зажглись первые огни. Начали возвращаться рыбаки. Их лодки, выныривая из сумерек то слева, то справа, с тихим шуршанием притыкались к берегу.

В общежитие Юлька вернулась не сразу. Она еще посидела на скамейке в скверике, пока в окне ее комнаты не погас свет. Со страхом она ждала, что Лиза окликнет ее, и нельзя будет уйти от тягостного для обеих разговора.

Лиза, однако, не заговорила с Юлькой и утром. Похоже было, что сама стыдилась. В обед они столкнулись в столовой в очереди. Лиза покраснела и отвернулась.

За дальним столом сидел Куракин. Он цепко, непримиримо следил за Лизой, и руки его лежали на столе так, точно он собирался немедленно встать.

Прошло два невыносимо тягостных дня. А на третий в общежитии появилась Наташа.

Юлька бросилась к ней с радостным криком, плача и смеясь, обнимала, целовала ее бледное, застывшее лицо, говорила какие-то слова и не могла остановиться.

Она понимала: у Наташи горе — умерла тетя Маша. Неизбежность этого Юлька предвидела. Но что же, что же делать? Она усадила Наташу на своей кровати, а сама принялась собирать ужин.

Она заставила Наташу выпить чаю, сама сделала ей бутерброд с маслом. И боялась только одного — Наташа может подняться и уйти. Но Наташа сказала:

— Я останусь у тебя, Юлька. Можно?

В ответ Юлька только прижалась щекой к Наташиному плечу.

Тетю Машу хоронили на другой день. Юлька обещала Наташе помочь. Надо сообщить в цех, что она не придет сегодня на работу. Проще всего — попросить об этом Лизу. Но та тоже сама не своя. Несколько раз бралась расчесывать волосы и откладывала гребешок. Шла на кухню и возвращалась оттуда с таким отсутствующим видом, что на нее жалко было смотреть.

Юлька догадывалась, что сейчас испытывает Лиза. Она одинока оттого, что нет Алевтины и она осталась одна со своей бедой.

А Наташа и Юлька ведут себя так, будто Лизы совсем нет в комнате. «Да ведь она же думает, — мелькнуло у Юльки, — что мы ее презираем!»

— Послушай, Лиза! — заговорила Юлька, торопясь, не договаривая до конца слова. — У Наташки беда. Скажи Цыганкову, что я не приду сегодня. Ты ведь понимаешь, Лиза, ей надо помочь.

— Да, Юлька, я понимаю, — грустно сказала Лиза. — А ты… Ты на меня не сердишься? — вдруг спросила она.

— Ну что ты, Лиза!

Лиза помолчала, вглядываясь в Юльку, и ушла.

Потом Наташа с Юлькой молча сидели в громыхающем кузове трехтонки, стремительно летящей по шоссе. Постояли вместе над могилой…

Наташа так и осталась жить в общежитии. Ее поселили на втором этаже, в комнате Зинки Огневой, где оказалась свободная койка.

5

В воскресенье утром они все трое сидели у стола. Прогремев в коридоре тяжелыми сапогами, вошел Куракин. Лиза, сидевшая спиной к двери, испуганно оглянулась и замерла. Куракин снял с плеча гитару и остановился перед ней. Тяжелым взглядом он пересчитал их всех. Юлька никогда не видела Пашку таким: он был пьян.