Когда нам семнадцать

Я отпустил подпруги и стал выводить коня. Он еле волочил ноги, а потом и вовсе остановился. Я потянул за повод сильнее: надо было, не теряя времени, идти искать затерявшийся в степи эшелон. Конь, оскалив зубы, яростно мотнул головой и не сдвинулся с места. Не только бешеной скачкой, но и страхом он был обессилен. Дрожь не проходила, и он вдруг припал на задние ноги. Из бабки левой передней ноги сочилась кровь, на ней не было подковы. Протяжно вздохнув, Омголон лег на бок, и мне пришлось тут же снять с него седло.

— Омголон! — Я смотрел в глаза коня и не знал, что мне делать. Бросить его и идти к эшелону одному, а потом вернуться? А дальше?..

Напрягая зрение, всматривался я в бугристую порыжелую степь, надеясь увидеть хоть одну живую душу, но, выжженная солнцем, она казалась мертвой. Только клубы густой черной гари живыми призраками расползались по холмам. Омголон, лежа у моих ног и вытянув шею, ловил ноздрями непонятные ему запахи. Разве мог я оставить его, такого беспомощного?

Мгла над степью сгущалась. Над горизонтом нависли темные тучи. Не в силах преодолеть усталости, я сел рядом с конем и вдруг почувствовал, как на меня точно навалилась каменная тяжесть.

Омголон издал глухой, протяжный стон. Я не сразу понял, что это он. Глаза его были закрыты, и он стонал во сне. «Бедный, бедный, сколько же тебе пришлось вынести в этом страшном поединке? А если б не ты?..» Я припал к шее коня и вдруг ясно, во всех подробностях вспомнил зеленый луг и ту тихую, ласковую июльскую ночь на Амуре. Теперь этого уже не вернешь.

Невольно веки мои сомкнулись, и, когда я открыл глаза, стоял уже вечер. В сгустившейся мгле неясным пятном проступали обломки сгоревшего «мессера».

Надо было что-то предпринимать, но что? Немецкий самолет загнал нас с Омголоном неведомо куда, и в эшелоне, наверное, считали меня погибшим. Заметили и пламя в степи, да разве время сейчас разбираться? Все, кто остался в живых, наверное, приводили в порядок эшелон, чтобы двигаться к фронту. А может, они уже двигались туда?

Но тут Омголон неожиданно приподнял голову, и в темноте я увидел, как «застригли» его уши. Что это означало? Преодолевая усталость, я приподнялся, вслушиваясь в степную тишину, но ничего, кроме шорохов ветра, не услышал. Но вот донесся далекий конский топот… С каждой минутой он нарастал, становясь громче, отчетливей, и уже вскоре можно было понять, что это всадники и скачут они прямо на нас. Сколько их — двое, трое? Не все ли равно. Может, это ребята из нашего взвода, и они разыскивают, нас с Омголоном?

Показались два силуэта. Всадники. Один повыше, другой пониже. «Да это же Свенчуков и Карпухин!» — мелькнуло в голове.

— Сюда… Сюда-а! — крикнул я и, видно, так громко, что тотчас услышал ответный голос нашего эмтеесовского кузнеца:

— Алешка-а?.. Живо-ой?

— Живой, ребята, живой! — продолжал я кричать, не помня себя от радости, шагая навстречу всадникам.

Свенчуков подъехал первым. Спрыгнув с лошади, он подбежал ко мне и схватил за плечи.

— Живой, черт, живой! — Он тряс меня со всей своей неуемной силой и, когда убедился, что я невредим, но стряслось что-то с моим конем, заговорил потише: — Сначала думали, куда податься, где тебя искать? Если бы не второй заход «мессеров», успели бы засветло.

— Что, опять налетали?

— Еще как! Если б не наши «ястребки», не видать бы нам эшелона.

— Точно! — тихо сказал Карпухин.

Затягиваясь махорочным дымком, Свенчуков во всех подробностях стал расспрашивать про «мессер» и про нас с Омголоном. Вдруг из темноты донеслось негромкое ржанье.

— Твой конь? — удивленно спросил кузнец.

— Мой, — обрадованно ответил я.

— А ты говоришь!.. Раз заржал, значит, ожил! Взяв своего буланого за повод, Свенчуков отправился вслед за мной.

— Ну вот, а ты говоришь! — увидев Омголона на ногах и не скрывая своей радости, снова сказал он: — Кони монгольской породы, они знаешь, брат, какие кони!

Включив электрический фонарик, Свенчуков внимательно осмотрел Омголона.

— Подкова? А ну, «монгол», подавай ногу, — сказал он, вставая перед конем на колено. И когда передняя нога Омголона оказалась в его руке, он сказал удовлетворенно: — Подкуем. Вынимай ухнали и подкову, Коркин, да побыстрее!

В эту минуту Свенчуков чем-то напоминал Подкосова.

Пока я возился с седлом и вынимал из сумы все необходимое, Свенчуков не выпускал ногу Омголона. Свободной рукой он отсоединил примкнутый к карабину коротенький штык и стал выдергивать из копыта застрявшие в нем плоские гвозди — ухнали. Потом положил на копыто подкову и с помощью другой вогнал в отверстие новые ухнали. Загнуть их концы штыком для опытного кузнеца не представляло никаких трудностей.

— Вот так, Коркин, — по-старшински сказал Свенчуков, поднимаясь с земли. — Доскакать до эшелона твоему «монголу» хватит, а там ротный кузнец проверит. — Да ты не торопись, — добавил он тут же, — дай коню отстояться. Пробудь здесь с ним до утра. А с рассветом вон прямо так, — И Свенчуков показал ребром руки на потухший костер. — Эшелон к утру будет готов.