Когда нам семнадцать

Глава пятая

В СТАРОЙ КАМЕНОЛОМНЕ

Картофельное поле заводских огородников у самой реки. За голубой ангарской ширью — зеленеющие луга с просветами озер, холмы, волнистая синева горизонта…

Отставив лопату, Павел вздыхает:

— Утиная пора, Алеха. Апрель на исходе…

Заметив, что я обгоняю его, брат начинает быстро и сосредоточенно копать, потом, схватив горсть земли, смеется. На ладони у него дождевой червяк.

— А ты сегодня веселый, — говорю я.

— На природе, Алеха, всегда хорошо. Только ты не думай, я с тобой все равно ругаться буду.

— За что?

Павел вытаскивает пачку папирос, но его неожиданно схватывает кашель. Отбросив лопату, он идет к костру.

Отдышавшись, он зовет:

— Иди-ка, Алеха, поговорим…

Присев на корточки, Павел выхватывает из пепла дымящуюся картофелину, бьет по ней кулаком и, взяв в пальцы чашечкой, долго и старательно дует на белоснежную мякоть.

— Слышь-ка, Алеха, говорят, будто нынче десятые классы откроют?

— Читали нам в школе такое решение.

— А ты чего же молчишь?.. Передай-ка соль, — снова заговаривает Павел.

Я передаю соль, беру сучок и копаюсь в горячем пепле.

Картофелина, вытащенная мной, дымится, я не решаюсь разбить Павел, кулаком.

— Не бойся, не сгоришь, руки-то, поди, не дворянские. Вот так, так. Еще раз ее по макушке. Ну!

А мне уже расхотелось есть…

— Так как же ты решил? — не отступает Павел.

— Работать пойду.

— Слыхал уж! — Брат сердито отшвыривает обугленную кожуру. — Так! Отец неучем век прожил — понятно, не те времена были. Я рано работать пошел поневоле — семья. Ну, а ты-то чего куролесишь?

— Тебе тоже надо учиться.

— Гляди, глава семьи выискался!

«Сказать разве ему все начистоту?.. Будь что будет!» — решаю я.

— Пойми, Павел! — начинаю я. — Учиться в школе стало неинтересно. Со спасением челюскинцев закрылись лучшие страницы жизни.

— Чего, чего? Какие страницы?… Подбрось-ка, парень, веток в костер.

Облокотившись на землю, брат вытащил папиросу.

— Говоришь, закрылись? Ты, выходит, и не рад, что челюскинцев спасли?

— Там, на Севере, — настоящий труд и романтика настоящая!

— Вот-вот… — задымил папиросой Павел. — А ответь-ка мне, Алеха, на такой вопрос: за что я свое токарное дело люблю? — Павел улыбнулся каким-то своим мыслям и продолжал: — Вот я тебе случай расскажу. Подходит как-то к моему станку наш главный конструктор, не знаешь? — Товарищ Чернышев. Уважаемый инженер. Подает мне чертеж и говорит: «Вот, Рубцов, тебе задание: выточить эту деталь. Сделаешь — опытный образец машины войдет в строй, нет — значит, всю технологию перекраивать заново». И я взялся. Почти двое суток не отходил от станка. Одну деталь запорол, другую, пришлось в третий раз точить. И все же сделал: в машину мою деталь поставили. Народ собрался смотреть. А я места себе не нахожу. «Пойдет, — думаю, — машина или нет?» Пошла! В детальке весу-то всего граммов двести, а без нее экая махина — ни с места! Это как, не романтика?.. — Павел сделал последнюю затяжку и бросил окурок в костер. — Я, парень, свою романтику задешево не отдам…

Он помолчал, шевеля палкой угли в костре.

— Решил готовиться в техникум сразу, без рабфака… Как считаешь, в течение года осилю за седьмой класс? Без отрыва от станка. Поможешь?

— Павел! Ну как тебе не стыдно!

— Ну вот и договорились. А ты… ты поучись еще годок в школе — и на индустриальный факультет. А потом хоть на север, хоть на юг. Ты в инженеры подавайся, а я в техники. Василий Лазарев когда-то станки по картинкам знал, а теперь в токари выходит! Вот тебе и кончились «лучшие страницы…»

Снова принялись за работу. Рыхлая земля отдавала весенней прелью, легко рассыпалась под лопатой. Камни и стекло мы отбрасывали на межу. Вдруг Павел нагнулся, попытался поднять какой-то предмет, но не смог и подозвал меня.

— Обыкновенное железо. Да еще ржавое… — пожал я плечами.

— А вот и не железо, а чугун! — усмехнулся Павел. — Ступица вагонного колеса… Иди-ка в лесок, сруби палку, да потолще, — негромко приказал он.

Когда я вернулся, брат, докопав огород, сидел возле находки.

— Так… Палка подходящая, — повертел он в руках березину. — А теперь прикручивай к ней ступицу, вот тебе проволока.

Я молча выполнил его указание.

Пощупав, крепко ли привязано, Павел поднялся, взвалил на плечи лопаты, показал мне глазами на палку:

— Берись за тот конец, я за этот.

— Куда? Зачем?

— На завод. В вагранку.

Я взялся за палку. Молча, стараясь не раскачивать тяжелый груз, мы пошли по полю. Передохнули, снова взялись. Тропинка повела в гору к Заводской улице. Солнце припекало. Рубаха липла к спине. Заныли руки, ключица. Хотелось бросить проклятый березовый конец. Злость одолевала меня: ржавую железину переть через город. Выдумал тоже! Да я ему возле дома три таких найду! «Ребят бы не встретить, засмеют», — осмотрелся я при входе на Заводскую улицу.

Но Павел, как нарочно, свернул с тротуара на мостовую и так же размеренно шел, не обращая внимания на взоры любопытных. Только когда мы пришли на завод к литейному цеху, бросили в общую кучу металла ступицу, брат сказал:

— Ну вот, теперь пойдем домой, обедать.