Когда наступает рассвет

— Нет, хватит! Мне же до города трястись на лошади. Вода, как в бочонке, будет булькать, — он шутливо похлопал себя по животу.

Домна не удержалась, фыркнула. Мать, в это время выглянувшая в окно, крикнула:

— Домна, поторопись! На работу бежать надо!

— Иду, мам!

— Куда тебе на работу? — поинтересовался Проня.

— В Кочпон, Гыч Опоню кирпичи делать.

— Не попутчики, значит! — вздохнул Проня и, помолчав, добавил быстро — Знаешь что! Завтра Успенье. В старом соборе протопоп будет проповедь читать про войну. Приходи!

— Уж и знаешь ты все! — усомнилась Домна.

— Я? Да я у купца Суворова четыре года работал, все знаю. Он мне даже свои старые сапоги подарил и гармошку… Правда, поломана она была, но я починил, и теперь хоть куда! Приходи, попляшешь под мою гармошку.

— И все-то ты врешь. Когда это ты успел научиться играть на гармошке?

— Я-то? У самого Суворова учился! У него восемь больших и малых гармошек было. На всех сам играл. Как только, бывало, кончит торговать, запрет лавку, откупорит бочонок с пивом… У него, знаешь, всегда в запасе пиво бродило… И как растянет мехи да как гаркнет мне: «Эй, Прошка, чертенок! Трепака закатим или русскую?» Я ему командую: «Давай русскую!» И пошло у нас веселье! Я пляшу, а он подзадоривает: «Жарче, еще жарче!» Бывало, до упаду доведет… Ну как, будешь завтра в городе?

Домна медлила с ответом. Правда, ей хотелось побывать в городе, но ведь как еще мать на это посмотрит.

— Мама у нас строгая, — пояснила Проне девушка.

И как бы в подтверждение ее слов из окна снова раздался требовательный голос:

— Домна! Завтрак стынет на столе!..

— Иду! — отозвалась девушка, вскинула на плечи коромысло с ведрами и, легко покачиваясь, зашагала к дому.

Пронька развязал повод, вскочил на коня, махнул рукой девушке, свистнул и помчался. Вскоре он исчез за поворотом. И только поднятая им пыль еще долго висела в воздухе.

«Вот тебе и чурбан с глазами!» — подумала Домна.

Поставив ведра в сенях, она зачерпнула ковшиком воду, вышла на крыльцо и наполнила висевшую на веревке берестяную коробушку, в летнее время служившую рукомойником. Домна еще раз бросила взгляд на дорогу, но там никого уже не было. Даже пыль улеглась. Вокруг было тихо и спокойно.

3

Умывшись свежей колодезной водой, Домна почувствовала, что ее усталость как рукой сняло. Расчесывая и заплетая в тугую косу русые волосы, она напевала:

Вечером шла я полевой тропинкой,
Искала цветы лазоревые.
Много нарвала цветочков разных,
Чтобы подарить любимому.
Лишь один цветок не могла найти,
Домой пошла я грустная.
И вдруг глаза мои увидели
Тот желанный цветок на лугу.
Сорвала его я радешенька,
Сорвала и поцеловала!..

— Что это сегодня наша мама так разворчалась? — выйдя на крыльцо, спросила Анна.

— Вот уж не знаю, с чего она расшумелась, — пожала плечами Домна и, озорно сверкнув глазами, добавила — Долго не встаешь, может потому?

— Ас кем это ты там стояла у колодца? — спросила ехидно Анна.

— Когда? — сделала удивленные глаза Домна.

— Я еще сквозь сон услышала конский топот. А встала да выглянула в окно — он уже у колодца зубы скалит.

— Кто?

— Да твой, этот белобрысый.

— А! Это Пронька из Кируля… — небрежно сказала Домна, словно не замечая вызывающего тона сестры. — Он лошадь искал хозяйскую. Где-то около Пажги, говорит, поймал. Три дня гонялся за ней, окаянной… Пронька говорит: завтра Успенье. Может, в город с тобой прогуляемся? Зачем дома киснуть в такой день? В лавках побываем, на базар заглянем. Ты, кажется, ладилась новую гребенку купить? — деланно спокойно говорила Домна.

Не будь Аннушка занята своими волосами, она прочла бы в сияющих глазах сестры: «А ты и не догадываешься, почему у меня на сердце так хорошо!»

За столом, похлебав из общей чашки жиденьких щей, Домна вскинула глаза на мать и начала издалека:

— Мамук! Хозяин сегодня рассчитаться обещал. Кучу денег принесу!

— Дай бог, — вздохнула мать.

— Мам, ты у нас хорошая. Я всегда говорю: наша мама всех лучше. Аннушка, правду я говорю?

— Смотрю я на тебя: сидишь ты, как на шиле! — пытливо нацелилась взглядом мать на младшую дочь. — Что случилось с тобой, девка? Уж не тот ли балбес тебе голову вскружил?

— О ком ты это, мамук? — с невинным видом спросила Домна.

— Да о том самом, с кем у колодца любезничала. Смотри ты у меня, не водись с кем не следует! Что толку от такого бесштанного.

— Ах, маманя! — обиделась Домна. — Уж и нельзя поговорить с человеком! А сама-то, как встретишься с кем-нибудь у колодца, говоришь без конца…

— Остра ты стала на язык, девка! — недовольно проворчала мать.