Когда наступает рассвет

Терентий неопределенно махнул рукой:

— Там… Далеко… — Он грязным рукавом вытер погрустневшие глаза и начал чистить картошку.

Домна наполнила ведра и сторонкой направилась к яме, где ее подруги месили глину.

На дне ямы, в жидком месиве рыжей глины, топтались две голоногие девушки.

— Вот вам и вода! — сказала Домна.

— Где же ты пропадала? — удивились те.

— Хозяин спрашивал про меня?

— Несколько раз.

— Я ногу подвернула, — сказала Домна, спускаясь в яму.

Она подобрала подол юбчонки и, приступая к работе, рассказала своим подружкам Дуне и Клаве, что с ней приключилось. Девчата ахали.

Обе они, сокрушаясь, советовали:

— Пойди и расскажи все, как было, авось не станет сердиться.

— Может, он сам заглянет сюда, — возразила Домна. Ей не хотелось встретиться с хозяином. Она старалась оттянуть неприятную минуту.

— Прятаться — для тебя же хуже! — убеждала ее Дуня. — Потом скажет: не было тебя на работе, не видел. Разве не знаешь его? При расчете за грош торгуется.

— Известно, жила! — поддержала ее Клава, счищая щепкой налипшую на ноги глину. — Два года я у него батрачила. Бывало, скажет: «Сегодня ко мне зайдет читовский мужик. Он любитель пить чай. Мы посидим с ним, поговорим о наших делах, а затем я крикну тебе на кухню: «Клавдя! Пить хочется, по ставь-ка нам самоварчик!» Ты, конечно, пообещай, налей даже воды, самоварной трубой постучи погромче, а огонь не опускай. Через какое-то время я опять крикну: «Клавдя, бесова дочь! Что это у тебя так долго самовар не кипит? Человек вон домой собирается идти». А ты отвечай: «Ах ты беда какая! Про самовар-то я и забыла! Потух ведь он, окаянный!» И снова, говорит, начинай стучать трубой, а огня не опускай, ни-ни! Буду ругать тебя для виду, а ты все равно отговаривайся да брякай трубой. Надоест мужику и уйдет… Вот он какой, знаю я его! Лучше пойди к нему, Домна, да расскажи все, как есть… — И Клава снова принялась усердно месить глину.

— Волков бояться — в лес не ходить! — махнув рукой, сказала Домна. — Не хочу дрожать перед ним.

— Вон ты какая! — с восхищением заметила Дуня. — Смелая! А мы с Клавой слова сказать при нем не смеем.

— Авось не проглотит, чего его бояться! — успокаивала подружек Домна. — Трусить будешь — сядут такие тебе на шею. Знаю я их! В Устюге один толстозобый даже вздумал на меня кричать. Так я брякнула ему в глаза такое — теперь еще, поди, в себя не придет. Ну ладно, девчата, схожу разыщу его, скажу, почему опоздала… За меня вы не бойтесь, — Домна поправила сбившийся платок и, выбравшись из ямы, счистила налипшую на ноги глину и зашагала к дощатому сарайчику.

2

Но все случилось иначе. Не успела Домна приблизиться к сарайчику, как послышался бойкий перезвон колокольчика и из-за поворота дороги от города показалась запряженная в пролетку рыжая лошадь.

Услышав колокольчик, из сарая выглянул и сам хозяин. Заслонив широкой мясистой ладонью глаза, он вглядывался в приближавшуюся пролетку, в которой сидели двое мужчин. Один из них был племянник Гыч Опоня — сын лесного доверенного Космортова, а второй — уездный агроном Степан Осипович Латкин. Отец Латкина — известный в городе и округе прасол, член городской думы. Узнав молодых людей, Гыч Опонь широко заулыбался.

— Добрый день, дядя Афанасий! — по-русски поприветствовал Гыч Опоня племянник, когда пролетка остановилась у сушильного сарая. Он легко соскочил на землю, поддерживая соломенную шляпу.

Вслед за ним с пролетки сошел и его приятель Латкин.

— Здравствуй, Афанасий Петрович!

— Милости просим, дорогие гости! — поклонился хозяин, приподняв над головой картуз с лаковым козырьком. Был он крепкого сложения, с мясистым лицом и с красными, как у карася, круглыми глазами. За это и прозвали его односельчане Гыч Опонем — Афонькой Карасем.

— Хе-хе, а вы все вместе, два приятеля! — потирая руки, заметил он добродушно.

— Мы с Михаилом Кондратьевичем старые друзья! — сказал Латкин. — Еще по Петербургу. Студентами сблизились. Я теперь простой агроном, а он помощник дворцового архитектора. Фигура!

— Ну зачем это, Степа! Мы с тобой друзья, а все остальное не имеет значения, — окидывая взглядом владения дяди, сказал Космортов. Высокий, сухопарый, с черными, словно нарисованными, усиками и с ниспадающими на плечи черными, слегка вьющимися волосами, в тщательно выутюженных брюках и белоснежной рубашке, он значительно отличался от своего друга.

Домна, оказавшаяся поблизости, оценила его по-своему: «Глиста в штанах!» Племянник хозяина не понравился ей с первого взгляда. Держался он надменно, барином.

— Дорогой дядюшка, через несколько дней мы с Софи собираемся в Петроград, — важно говорил он. — И по этому случаю завтра устраиваем прощальный обед. Я специально приехал пригласить вас с тетушкой Марьей. Надеюсь, не откажетесь? После обедни сразу прошу к нам… А теперь вот еще что: Степан Осипович хочет кирпич купить. Он что-то собирается у себя ремонтировать. Есть свободный кирпич?

— Есть, есть! — обрадованно закивал головой дядюшка.