Когда Ницше плакал

«Если бы я знал ответ, зачем стал бы я спрашивать?» «Чтобы не признаваться себе, что вы знаете ответ!» Брейер замолчал. Он понимал, что Ницше прав. Он перестал настаивать и заглянул внутрь себя: «Довел ли я свою жизнь до логического завершения? Я многого достиг, я достиг большего, чем кто-либо от меня ожидал. Материальный достаток, научные достижения, семья, дети — но мы уже обо всем этом говорили».

«Йозеф, вы продолжаете уклоняться от ответа на мой вопрос. Как вы прожили вашу жизнь? Или она сама показывала вам, как нужно жить? Сами вы выбрали эту жизнь или это она выбрала вас? Любили ли вы ее? Или сожалели о ней? Вот что меня интересует, когда я спрашиваю у вас, довели ли вы свою жизнь до логического завершения. Использовали ли вы все ее ресурсы? Вспомните тот сон, в котором ваш отец стоял и беспомощно молился, пока его семья переживала какую-то трагедию. Похожи ли вы на него? Не стоите ли вы так же беспомощно, оплакивая жизнь, которой у вас никогда не было?»

Брейер чувствовал, как растет напряжение. Вопросы Ницше ввинчивались в него; он не был защищен от них. Он едва мог дышать. Грудь, казалось, вот-вот разорвется. Он остановился и сделал три глубоких вдоха, прежде чем отвечать.

«Эти вопросы — вы знаете на них ответы! Нет, я не выбирал! Нет, я не жил так, как я хотел! Я жил назначенной мне жизнью. Я — истинный я — был закован в эту жизнь».

«А это, Йозеф, я уверен, и есть первопричина вашего Angst. Прекордиальное давление мучает вас потому, что грудь вашу разрывает эта не прожитая вами жизнь. И сердце ваше отстукивает время. А скупость времени неизбывна. Время берет, берет — и никогда ничего не отдает обратно. Как ужасно слышать, что вы прожили назначенную вам жизнь! И как ужасно встречаться со смертью, никогда не высказав даже претензии на свободу при всех с этим связанных опасностях!»

Ницше взобрался на свою кафедру, голос проповедника звенел. Брейера окутала волна разочарования; он знал, что это ему не поможет.

«Фридрих, — сказал он, — это все высокопарные фразы. Я восхищаюсь ими. Они трогают мою душу. Но они далеки, безнадежно далеки от моей жизни. Что такое претензия на свободу в моей повседневной жизни? Как я могу обрести свободу? Я не вы — одинокий молодой человек, отказавшийся от душащей его университетской карьеры. Мне уже поздно этим заниматься! У меня семья, подчиненные, пациенты, студенты. Уже слишком поздно! Мы можем проговорить всю жизнь, но я не могу изменить свою жизнь — она слишком плотно переплелась с нитями других жизней».

Повисла долгая пауза, которую нарушил усталый голос Брейера: «Но я не могу спать, а сейчас я не могу терпеть боль этого давления в моей груди».

Ледяной ветер трепал его пальто, он дрожал и заматывал потуже шарф на шее.

Ницше, что редко случалось, взял его под руку. «Друг мой, — прошептал он, — я не могу сказать вам, как нужно жить по-другому, потому что даже если я сделаю это, вы все равно будете жить по-своему. Но, Йозеф, я все-таки могу кое-что сделать для вас. Я могу подарить вам подарок, сильнейшую мою идею, мысль из мыслей. Возможно, она вам будет уже чем-то знакома, так как я вкратце отметил ее в «Человеческое, слишком человеческое». Эта мысль станет ведущей силой моей следующей книги, может, всех моих следующих книг». — Его голос стал ниже, приобретая формальный торжественный тон, который словно бы объявлял кульминацию всего, происходившего ранее. Мужчины шли рука об руку. Брейер в ожидании слов Ницше смотрел прямо перед собой.

«Йозеф, попытайтесь прояснить свой разум. Представьте себе такой мысленный эксперимент! Что, если какой-нибудь демон скажет вам, что жизнь, которую вы ведете сейчас и вели раньше, вам придется пережить еще раз, и еще бесчисленное количество раз. И в ней не будет ничего нового, только каждая боль и каждая радость, все невыразимо малое и великое, что было в вашей жизни, вернется к вам в той же последовательности и преемственности — даже этот ветер, и эти деревья, и эта скользкая глина, даже кладбище и страх, даже этот момент нежности, когда мы с вами, рука об руку, бормочем эти слова? — Брейер не сказал ни слова, и Ницше продолжал: — Представьте себе бесконечные песочные часы существования, которые переворачиваются снова, снова и снова. И каждый раз мы с вами тоже оказываемся вверх ногами, простые пешки, вот мы кто».

Брейер даже не пытался его понять: «Как эта… Эта… Эта фантазия…»