Когда Ницше плакал

Нет, это могло привести только к полнейшему провалу: Ницше не мог не решить, что им манипулируют, что его предали. Брейер был уверен, что Ницше привела в отчаяние вовлеченность в — как сказал сам Ницше — пифагорейские отношения с Лу и Полем Рэ. И если бы Ницше узнал о визите Лу Саломе, он бы не мог не поставить ее и Брейера по одну сторону баррикад. Нет, Брейер был уверен, что честность и искренность, его привычные средства для разрешения жизненных дилемм, в этом случае смогут только все испортить. Он должен был найти какой-нибудь способ законным путем получить эти книги.

Было уже поздно. Серый пасмурный день уступил место темноте. В повисшей тишине Ницше смущенно заерзал. Брейер устал. Добыча ускользнула от него, идеи иссякли. Он решил постараться выиграть время.

«Мне кажется, профессор Ницше, сегодня мы больше ничего не добьемся. Мне нужно время, чтобы изучить ваши медицинские карты и провести необходимые лабораторные исследования».

Ницше тихо вздохнул. Он был разочарован? Он не хотел, чтобы их беседа на этом закончилась? Брейер думал об этом, но так как он больше не верил своим суждениям относительно реакций Ницше, предложил провести следующую консультацию в конце этой недели: «Что, если в пятницу днем? В то же время?»

«Конечно, доктор Брейер. Я полностью в вашем распоряжении. Это единственная причина моего пребывания в Вене».

Консультация была окончена, Брейер поднялся с кресла. Но Ницше сначала колебался, а потом решительно сел обратно на стул.

«Доктор Брейер, я отнял у вас много времени. Прошу вас, не стоит недооценивать мою признательность за ваши усилия, — но уделите мне еще несколько минут. Позвольте мне задать вам три вопроса — для меня!»

ГЛАВА 6

«ПОЖАЛУЙСТА, ЗАДАВАЙТЕ ВАШИ ВОПРОСЫ, профессор Ницше, — сказал Брейер, возвращаясь в свое кресло. — Если учесть, сколько вопросов задал вам я, то три вопроса — это очень скромная просьба. Если я располагаю достаточными знаниями для того, чтобы удовлетворить ваше любопытство, я отвечу вам».

Он устал. У него был долгий день, а впереди еще оставалась учительская конференция в шесть и вечерние вызовы. Но даже при всем этом он не возражал против просьбы Ницше. Наоборот, это безмерно обрадовало его. Может быть, наступил тот самый удобный момент, которого он так ждал все это время.

«Когда вы услышите, о чем я хочу спросить вас, вы можете, как и большинство ваших коллег, пожалеть о своем обещании. Я хочу задать триаду вопросов, три вопроса, но, может быть, это всего один вопрос. И этот вопрос — не столько вопрос, сколько мольба, — таков: вы скажете мне правду?»

«А три вопроса?» — спросил Брейер.

«Первый вопрос: я ослепну? Второй вопрос: эти приступы будут продолжаться всегда? И, наконец, самый сложный вопрос: нет ли у меня прогрессирующего заболевания мозга, которое убьет меня молодым, как моего отца, приведет к параличу или, что еще хуже, к сумасшествию или слабоумию?»

Брейер не отвечал. Он сидел молча и бесцельно перелистывал страницы медицинского досье на Ницше. Ни один пациент за все пятнадцать лет его медицинской практики не ставил перед ним вопрос ребром.

Ницше, заметив его растерянность, продолжил: «Простите меня за мои нападки, но я столько лет провел в бесцельных беседах с терапевтами, преимущественно с немецкими терапевтами, которые считают себя помазанниками истины, пономарями правды, но не делятся тем, что знают. Ни один терапевт не может скрывать от пациента то, что он должен знать по праву».

Брейер не смог сдержать улыбку, вызванную описанием, данным Ницше немецким терапевтам. Но не мог и не рассердиться заявлению о правах пациента. Этот маленький философ с огромными усами заставлял его мозг работать.

«Я действительно хочу обсудить с вами проблемы, касающиеся медицинской практики, профессор Ницше. Вы спрашиваете меня без обиняков. Я в свою очередь постараюсь ответить вам так же прямо. Я согласен с вашим мнением о правах пациента. Но вы упускаете из виду еще один не менее важный аспект — обязанности пациента. Я отдаю предпочтение предельно честным взаимоотношениям с моими пациентами. Но они предполагают и ответную честность: пациент, в свою очередь, должен быть предельно честен со мной. Честность — честные вопросы, честные ответы — становится лучшим лекарством. Так что на таких условиях — я даю вам слово: я сообщу вам все, что я знаю, и представлю все свои выводы.

Но, профессор Ницше, — продолжил Брейер. — Я не могу согласиться с вами в том, что так должно быть всегда. Существуют пациенты и ситуации, когда хороший врач должен ради блага самого пациента скрыть от него правду».

«Да, доктор Брейер. Я слышал эти слова от многих терапевтов. Но кто дал вам право решать за других? Это грубое нарушение прав человека».

«Это моя обязанность, — ответил Брейер. — Делать так, чтобы пациенту было хорошо. И этой обязанностью нельзя пренебрегать. Иногда это неблагодарное занятие: приходят плохие новости, которые я не могу сообщить пациенту; иногда мой долг состоит в том, чтобы смолчать и терпеть боль вместо пациента и его семьи».