Когда опускается ночь

Среди прочих предложений, внесенных в парламент, было и восстановление придорожных крестов по всей провинции. При ближайшем рассмотрении оказалось, однако, что кресты эти исчисляются тысячами и даже на закупку дерева, необходимого на их изготовление, потребовались бы огромные деньги, которые обанкротившаяся страна не могла себе позволить. Пока это предложение обсуждалось и еще не было окончательно отклонено, нашелся человек, взявший на себя работу, которой испугалось государство. Когда Габриэль покинул лачугу, поселился с молодой женой на ферме и забрал сестер и брата с собой, Франсуа Сарзо тоже ушел из дома, чтобы исполнить обещание, данное патеру Полю, и пустился в странствия по всей провинции. Долгие месяцы он трудился над своей задачей не покладая рук и не забывал попутно творить добрые дела и с неподдельным великодушием предлагать помощь всем, кому она могла пригодиться. Много миль прошагал он, невзирая на усталость, много дней посвятил тяжкому труду и проникся таким смирением, что готов был попрошайничать, лишь бы добыть древесины на восстановление очередного креста. Никто никогда не слышал от него жалоб, не видел, чтобы он выходил из себя, не замечал, чтобы он уклонялся от работы. Окрестные жители всегда готовы были обеспечить ему ночлег в сарае, корку хлеба и глоток воды, а больше, похоже, он ни в чем не нуждался. Среди тех, кто наблюдал его упорный труд, зародилось убеждение, будто его жизнь чудесным образом продлится до тех пор, пока он не совершит задуманное и не восстановит придорожные кресты по всей Бретани. Однако этого не произошло.

В один холодный осенний вечер кто-то видел, как Франсуа, по своему обыкновению молча и упорно, ставит новый крест на месте прежнего, который в смутные времена разнесли в щепки. А утром его нашли мертвым у подножия священного символа, созданного и воздвигнутого за ночь. Там его и похоронили, и священник, освятивший могилу, позволил Габриэлю вырезать на деревянном кресте эпитафию отцу. Это были всего лишь инициалы покойного со следующей надписью: «Молитесь за покой этой души — он умер раскаявшимся и совершил много добрых дел».

О патере Поле Габриэль слышал с тех пор только раз. Добрый священник написал на ферму письмо, показав тем самым, что не забыл семейство, так сильно обязанное ему счастьем. На письме значилось: «Из Рима». Патер Поль рассказывал, что за служение на благо бретонской церкви его наградили новым, гораздо более почетным заданием. Его отозвали из прихода и назначили главой миссии, которой вскоре предстояло отправиться в далекие дикие земли, дабы обращать их жителей в христианскую веру. А перед отбытием он, как и его братья, разослал прощальные письма всем своим друзьям, поскольку все избранные, которым доверили миссию, прекрасно знали, что достичь поставленной цели сумеют, только если будут готовы с радостью отдать свою жизнь во имя своей веры. Патер Поль благословлял Франсуа Сарзо, Габриэля и всю его семью и в последний раз передавал им всю свою любовь.

В письме был постскриптум, адресованный Перрине, и она часто перечитывала его со слезами на глазах. Священник просил, чтобы она, если у нее будут дети, в знак того, что она помнит патера Поля и как христианина, и как друга, научила их молиться о благословении трудов патера Поля в дальних странах (и выражал надежду, что и сама она станет молиться за него).

Братская просьба священника не была забыта. Когда Перрина учила свое первое дитя первой молитве, она велела малютке после нескольких простых слов, произнесенных на коленях у матери, добавлять: «Боже, благослови патера Поля».

Этими словами монахиня закончила свой рассказ. А затем показала на старое деревянное распятие и сказала мне:

— Это одно из тех, что сделал Франсуа. Через несколько лет оказалось, что оно очень пострадало от непогоды и его больше нельзя оставлять на прежнем месте. Один бретонский священник подарил его монахине из нашего монастыря. Теперь понимаете, почему мать настоятельница всегда называет его реликвией?

— Да, — ответил я. — По правде говоря, если найдется кто-то, кто выслушает историю этого деревянного креста и не согласится, что мать настоятельница подыскала ему самое подходящее название на свете, значит вера его не достойна ни малейшего уважения.

Пролог к шестому рассказу

Когда мне в последний раз случилось надолго задержаться в Лондоне, однажды утром нас с женой немало удивила и позабавила следующая записка, адресованная мне и нацарапанная мелким, неразборчивым и словно бы иностранным почерком.

«Профессор Тицци выражает самое дружеское благорасположение к мистеру Керби, художнику, и полон желания получить свой портрет, с которого сделает гравюру, дабы поместить ее в начало пространного труда „Жизненное первоначало, или Незримая сущность жизни“, который профессор в настоящее время готовит к печати и к вечной славе.