Когда опускается ночь

Впрочем, получить разрешение находиться в комнате больного Нанине оказалось проще, чем опасалась Марта Ангризани. По мнению врача, было очень важно, чтобы больной видел вокруг своей постели знакомые лица. Поэтому Нанине оказалось достаточно заявить, что Фабио хорошо знает ее, поскольку она позировала ему, когда он изучал скульптуру, как ее тут же приняли в качестве доверенной помощницы Марты и допустили в комнату больного.

Вскоре оправдались худшие ожидания врача по поводу больного. Горячка перекинулась на мозг. Почти полтора месяца Фабио пролежал в постели на грани смерти — то метался в бреду с неукротимой силой, как бывает при лихорадке, то впадал в безмолвное, неподвижное, бессонное оцепенение, служившее ему единственным отдыхом. Наконец настал благословенный день, когда Фабио впервые сумел насладиться сном, а врач наконец заговорил о надежде на будущее. Но и этой неровной дремоте была присуща жуткая особенность, проявлявшаяся прежде в разгар горячки. Из еле слышных обрывков фраз, которые Фабио то и дело произносил во сне, как и из буйного бреда в те дни, когда рассудок его помутился, с неизбежностью следовал печальный вывод: днем и ночью, час за часом Фабио был одержим одной лишь мыслью о фигуре в желтой маске.

Понемногу телесное здоровье вернулось к нему, и тогда лечащий врач начал все сильнее опасаться за состояние его рассудка. Признаков серьезного умственного расстройства не наблюдалось, однако больной был чрезвычайно подавлен и пребывал в неизменной прострации, вызванной абсолютной уверенностью в реальности страшного видения, представшего ему на маскараде, и это вызывало у врача сильнейшие сомнения в исходе болезни. Он с огорчением видел, что больной хотя и окреп, но ничем не интересуется, кроме одного. Фабио настойчиво требовал, чтобы к нему каждый день пускали Нанину, но стоило ему убедиться, что желание его будет исполнено в точности, как все остальное становилось ему безразлично. Даже когда ему предложили, чтобы Нанина час в день читала ему отрывки из любимых книг, в надежде пробудить у него подобие удовольствия, он лишь вяло согласился. Шли недели, и все же, несмотря на все усилия, никто не мог заставить Фабио даже улыбнуться.

Однажды Нанина начала, по обыкновению, читать ему, но вскоре Марта Ангризани шепнула ей, что больной задремал. Нанина со вздохом прервала чтение и стала печально смотреть, как Фабио лежит возле нее, бледный, слабый, и даже во сне с лица его не сходит скорбное выражение — до чего же он переменился по сравнению с началом их знакомства. Наблюдать, как он мечется в бреду, в ужасные дни разгара болезни было тяжким испытанием, однако смотреть на него сейчас и с каждым днем терять надежду оказалось еще тяжелее.

Ее глаза и мысли были с состраданием обращены к Фабио, когда дверь в спальню открылась и вошел врач в сопровождении Андреа д’Арбино, чье участие в удивительном приключении с Желтой маской заставило его теперь особенно интересоваться ходом выздоровления Фабио.

— Вижу, спит и вздыхает во сне, — сказал врач и подошел к постели. — Главная жалоба остается прежней, — продолжал он, обращаясь к д’Арбино. — Я уже перепробовал, пожалуй, все средства, чтобы вывести его из смертоносной апатии, но за последние две недели не удалось продвинуться ни на шаг. Невозможно поколебать его уверенность в реальности лица, которое он видел (точнее, считает, будто видел), когда сняли желтую маску, а пока он упорствует в своем вопиющем представлении о случившемся, он будет лежать здесь: физически он, несомненно, выздоравливает, однако умственно ему лишь становится хуже.

— Наверное, с ним, беднягой, сейчас нет смысла разговаривать?

— Напротив, как всегда бывает при навязчивых идеях, он прекрасно способен рассуждать о чем угодно, кроме одного — того, в чем заблуждается. Я часами спорил с ним — все напрасно. К несчастью, он обладает обостренной нервной чувствительностью и живым воображением; а кроме того, подозреваю, что его с детства приучили к суевериям. Вероятно, призывать его логически рассуждать о духовных материях было бессмысленно и тогда, когда его разум пребывал в полном здравии. Он по складу своему мистик и мечтатель, а с людьми такого толка наука и логика бессильны.

— А когда вы его урезониваете, он просто слушает или пытается возразить?

— У него на все один ответ — увы, тот самый, от которого труднее всего отмахнуться. Когда я пытаюсь убедить его, что он бредит, он на это всегда требует от меня рационального объяснения случившегося с ним на маскараде. Между тем нам с вами при всей нашей убежденности, что он стал жертвой какого-то гнусного сговора, пока не удалось разгадать тайну Желтой маски. Здравый смысл подсказывает, что граф придерживается на сей счет ошибочной точки зрения, а мы с вами — правильной; однако мы не в состоянии доказать это ему наглядно и осязаемо, можем лишь теоретизировать, когда он просит нас дать свое объяснение; словом, при нынешнем состоянии больного любые наши попытки повлиять на его мнение, очевидно, лишь заставляют его еще сильнее сосредоточиться на бредовой идее.