Когда оживают Тени

Кажется, я недооценил Фергюса. Друг если и был пьян, то не настолько, насколько изображал. Ибо едва слово слетело с губ младшего Мак-Кейна, как поэт резко метнулся в атаку. Плавным текучим движением сократил дистанцию, ушел вниз, а затем ловко крутнулся и почти выпрыгнул. Ударил, целя по коленной чашечке, по запястью, в горло.

Я едва сумел уловить движения, а лезвия вообще превратились в размытые серые полосы, жалящих змей. Поэт, несомненно, регулярно тренировался в перерывах между пьянками и сочинением стихов.

Дзан-дзан-дзан! – пропели клинки.

Звуки резкие и болезненные для ушей, как крики. Но Олсандер, несмотря на неожиданный выпад противника и хитрость, отразил удары и шагнул влево, разрывая дистанцию. И вновь враги замерли на месте, сверля друг друга ненавидящими взглядами.

Через секунду на рукаве Мак-Кейна проступило алое, стал виден порез. Задело лишь кожу от запястья до локтя, но кровь сочилась достаточно охотно. И если не перевязать, бравый адмирал второго флота обороны Тары начнет скоро слабеть.

В глазах Фергюса вспыхнуло удовлетворение от маленькой победы. Но голову, к счастью, не потерял. Покрепче сжал рукоять кортика, медленно пошел по кругу, ощупывая пол носками сапог, как ледяной наст. Олсандер развернулся к нему грудью и начал отступать. Глаза офицера внимательно ощупывали противника, изучали, ловили каждое движение. Без страха, неуверенности или боли.

План поэта очевиден – вывести врага под фонарь. Свет, слишком тусклый и неверный, не ослепит, но отвлечет и, возможно, не даст увидеть проблеск лезвия. И едва Олсандер прищурился, Фергюс атаковал вновь, стремительно и умело. Серая змея попыталась ужалить в голову, но наткнулась на тело своего брата-близнеца, отскочила, выбив искры. Метнулась в атаку вновь, целя в живот, и снова встретила сопротивление. Противники на секунду замерли, упершись ногами в пол и пытаясь продавить защиту, синхронно выдохнули от усилий.

Я видел, как вздулись мускулы обоих. Как столкнулись взгляды – словно те же ножи, услышал, как заскрипели зубы и мелкие камешки под ногами. Фергюс надавил еще, а затем резко отступил, явно надеясь, что Олсандер по инерции качнется вперед. Но Мак-Кейн ушел в бок, и клинок вновь лишь царапнул по куртке, оставил длинный разрез.

Противники разорвали дистанцию и замерли. Но что меня обеспокоило – поэт тяжело сопел и обливался потом, вокруг глаз проявились темные круги. Офицер сумел не сбить дыхание и оставался относительно свеж.

Эффект неожиданности сошел на нет, сын гранда потерял преимущество. Сумел зацепить противника, но нанести сколько-нибудь серьезные раны не смог, а силы потратил. Давало о себе знать и похмелье, и переживания, и недостаток кислорода.

А ведь прошло полминуты боя.

Судя по эмоциональному фону, отчаяния поэт не испытывал. Раздражение – да, злость, азарт. И явно имел парочку интересных приемов в запасе. Но меня больше беспокоило непробиваемое спокойствие что Олсандера, что Симаса.

Скосив глаза, я посмотрел на младшего Мак-Кейна. Создавалось впечатление, что тот в принципе не следит за боем, о чем-то сонно размышляет и к чему-то прислушивается. Но взгляд почувствовал, посмотрел в ответ и слегка приподнял брови – дескать, что надо?

«Не твоя ли затея с засадой? – мелькнула отстраненная мысль. – Тогда чего ждут? Почему не нападают?»

Но ответа на вопрос я не получил. А через миг Фергюс снова атаковал. Вроде бы стоял – задыхающийся, изможденный, почти сдавшийся – и вдруг взорвался серией выпадов и комбинаций.

Короткий удар с подшагом, поворот, тычок под ребра… Дзан-н!

Обманный финт ладонью левой руки, размашистое плавное движение крест-накрест клинком, и снова короткий тычок, но уже в горло… Дзан!

Скрежет клинков, искры. Быстрая разножка, и кортик выпадает из правой руки поэта. И пока перехватывает пальцы врага, сомкнувшиеся на рукояти, левая рука подхватывает клинок в полете, направляет острие под мышку.

Мое сердце замерло в ожидании развязки, а дыхание перехватило. Все произошло слишком быстро, чтобы кто-либо сумел отреагировать. Финт великолепен, идеально реализован, хлесток, хитер. Чувствовалась школа. И Олсандер не мог избежать, ведь стоял неустойчиво, на пятках, со скованной правой рукой и левой, которой долго и неудобно тянуться, чтобы хоть как-то парировать. Да и не мог никоим образом увидеть выпад, ведь тот шел в слепой зоне.

Но увернулся.

Выпустил свое оружие, и ладонь Фергюса соскользнула с пальцев врага. Одновременно с этим офицер качнулся назад, падая, ударил левой рукой под ребра поэта, придавая и себе ускорение, и сбивая равновесие противника.

Вжих! – сказал клинок. Душераздирающе затрещала ткань, раздалось задушенное оханье. Олсандер упал на пол, но успел сгруппироваться и откатиться, подхватить свой кортик. А сын гранда отшатнулся назад, морщась и потирая бок. Еще больше сбил дыхание, устал, разозлился. Но тянуло и разочарованием: явно надеялся, что выпад станет последним.

– Верткий… т-варь… – просипел поэт, глядя, как встает на ноги враг. – Но… равно… зацепил…