Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

В ноябре 2003 г. Буш-младший обнародовал свою «новую политику» – «Стратегию продвижения свободы», заявив, что «продвижение свободы – это призвание нашего времени; это призвание нашей страны». Хотя Буш уделял особое внимание Ближнему Востоку, его поле зрения было глобальным – от Северной Кореи до Зимбабве. Он даже бросил вызов руководству в Пекине:

«Наша приверженность демократии проходит проверку в Китае. У этой нации теперь есть осколок свободы. Тем не менее народ Китая в конечном итоге захочет получить свою свободу чистой и целостной. Китай обнаружил, что экономическая свобода ведет к национальному богатству. Лидеры Китая также обнаружат, что свобода неделима и что социальная и религиозная свобода также необходимы для национального величия и национального достоинства. В конце концов, мужчины и женщины, которым разрешено контролировать свое собственное богатство, будут настаивать на том, чтобы контролировать свою собственную жизнь и свою собственную страну»[1848].

В качестве принципа, на основе которого проводятся американские интервенции по всему миру, демократизация получила широкую двухпартийную поддержку в Вашингтоне. Восемь лет спустя, в ноябре 2011 г., Хиллари Клинтон, госсекретарь Барака Обамы, сформулировала свое собственное заявление о миссии, которое комментаторы назвали «Программой свободы Буша 2.0»[1849]. Размышляя об «Арабской весне» – растущих требованиях свободы от Туниса до Каира, от Триполи до Дамаска, которые начались в конце 2010 г., – она настаивала на том, что «реальные демократические перемены на Ближнем Востоке и в Северной Африке отвечают национальным интересам Соединенных Штатов». Клинтон отвергла то, что она назвала «ложным выбором между прогрессом и стабильностью», настаивая на том, что «самым большим источником нестабильности на сегодняшнем Ближнем Востоке является не требование перемен. Это отказ меняться». Клинтон признала, что «эти революции не наши. Они не с нами, не за нас и не против нас». Тем не менее, утверждала она, «у нас есть роль» – благодаря «нашему присутствию, влиянию и глобальному лидерству», а также потому, что «у нас есть ресурсы, возможности и опыт для поддержки тех, кто стремится к мирным, значимым, демократическим реформам». Интерес Америки к демократизации заключался в процессе, а не в продукте. «Соединенные Штаты не финансируют политических кандидатов или политические партии. Мы действительно предлагаем обучение партиям и кандидатам, приверженным демократии. Мы не пытаемся изменить результаты или навязать американскую модель»[1850].

Тем не менее Клинтон считала, что демократизация, скорее всего, пойдет на пользу Америке: «Демократии не всегда согласны с нами, а на Ближнем Востоке и в Северной Африке они могут сильно не соглашаться с некоторыми из наших стратегий. Но, в конце концов, не случайно, что наши ближайшие союзники – от Великобритании до Южной Кореи – являются демократиями». Однополярный мир, казалось, подчеркивал магнетическую притягательность американских ценностей. И она ясно дала понять, что программа свободы администрации Обамы носит глобальный характер: это был вызов «автократам по всему миру», которые, возможно, задавались вопросом, «будет ли следующая площадь Тахрир» в их собственной столице. Клинтон не предполагала, что следующей будет Красная площадь в Москве. Но Путин расценил эту речь как прямой вызов, особенно когда Америка предоставила «ресурсы, возможности и опыт» российским оппозиционным группам на президентских выборах 2012 г. и во время восстания на Евромайдане 2013–2014 гг., в результате которого был свергнут пророссийский президент Украины Виктор Янукович. На этом основании Путин смог заявить, что именно Вашингтон был инициатором «гибридной войны» и что собственная кампания Москвы по подрыву или даже свертыванию демократизации была просто ответом на провокации США в России и ближнем зарубежье России[1851].