Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

12 сентября Коль послал Немету телеграмму с благодарностью за этот «великодушный акт гуманизма». В тот же день канцлер в полной мере использовал воцарившуюся в Германии эйфорию на съезде своей партии в Бремене, где кое-кто из христианских демократов решил попробовать его свергнуть. Там он объявил, что больше никогда ответственные западногерманские деятели не будут побуждать восточных немцев к побегу. Но, «само собой разумеется, что любого, кто придет к нам из Восточной Германии, мы будем приветствовать как немца среди немцев». Обращаясь к национальным чувствам и выступая как настоящий патриот, канцлер Коль сумел парировать вызовы своему лидерству и добиться подтверждения своего статуса как руководителя партии. Не в первый и не в последний раз за эти бурные годы международная политика возобладала над внутренними делами[340].

К концу сентября от 30 до 40 тыс. человек – намного больше, чем ожидали даже информированные круги, – проследовали на Запад этим путем[341]. Режим Хонеккера был в ярости, но теперь Восточная Германия оказалась дипломатически изолирована в Варшавском пакте. Решающим стало то, что Москва почти не протестовала. Наоборот, официальный представитель МИДа Геннадий Герасимов сказал лишь, что открытие границы «было необычным и неожиданным шагом», но что это напрямую не задело СССР. То, что Советский Союз согласился с венгерским решением, тем самым еще больше уводя Кремль от Восточного Берлина, было серьезным ударом по репутации режима Хонеккера. Под вопросом оказалось даже долгожданное присутствие Горбачева на праздновании сорокалетия основания ГДР 7 октября. Не было тайной, что Горбачев очень не любил «му…ка» Хонеккера, как он сказал Черняеву. И советский лидер точно не хотел выглядеть человеком, поддерживающим твердолобую позицию Хонеккера против более реформистски настроенных восточногерманских коммунистов. На самом деле после своей триумфальной поездки в Бонн он объяснял Хонеккеру, используя самые общие выражения, что СССР меняется. «Такова судьба Советского Союза, – заявлял он, – но это не только его судьба; это и наша общая судьба». Точно так же он не собирался рисковать своими близкими дружескими политическими отношениями с Колем; политика Горбачева в отношении ГДР, как и политика Немета, во многом зависела от надежд на западногерманские финансовые вливания, обещанные канцлером во время визита советского лидера в Бонн в июне[342].

Будучи не в состоянии мобилизовать Варшавский пакт на свою поддержку, правительство Восточной Германии до конца использовало собственные возможности. В течение сентября оно наложило жесткие ограничения на поездки граждан ГДР в Венгрию. И хотя многие все-таки смогли уехать, сама эта политика имела своим следствием разворот потока людей в сторону западногерманских посольств в Варшаве и Праге. К 27 сентября возле посольства в Варшаве скопилось около 500 восточных немцев, а возле посольства в Праге – 1300[343].

Праге досталось больше, потому что Чехословакия в любом случае лежала на транзитном маршруте восточных немцев, надеявшихся попасть на Запад через Венгрию, и эмигранты из ГДР попросту оставались в Чехословакии вместо того, чтобы возвращаться домой. Это были люди, которые до того не обращались за постоянной выездной визой в Западную Германию, и те, у кого не было надлежащих документов для въезда в Венгрию. Опасаясь быть задержанными властями Чехословакии для последующего возвращения в ГДР, они надеялись достичь своей цели, сидя на территории западногерманского посольства, занимавшего дворец XVIII в. в центре Праги, чей прекрасный парк превратился в грязный и антисанитарный лагерь для беженцев.

К концу месяца свыше 3 тыс. человек жили внутри и возле основного здания посольства и 800 из них были детьми. На всех приходилось четыре туалета. Женщины и дети укладывались спать на туристические резиновые коврики, а мужчины по очереди спали в палатках, неуместно натянутых под черными барочными статуями богинь в когда-то элегантных парках. Питание было самым простым: кофе, чай, хлеб с джемом на завтрак и тарелка густого супа в обед и ужин, причем все это готовили в дымных и пахучих полевых кухнях, расположившихся за коваными парковыми воротами. «Иногда давали по одному апельсину на двоих или троих детей для витаминов», – устало говорила одна юная мама[344].