Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Коль настолько опасался возможных утечек и того, что кто-то из партнеров по коалиции или союзников по НАТО сможет отговорить его от выступления, что все, кто знал об этом, поклялись молчать. Весь остаток выходных он работал над проектом с горсткой доверенных друзей и женой Ханнелорой, внося исправления и снимая вопросы по тексту, периодически советуясь с Тельчиком по телефону. Затем вечером в воскресенье он попросил Ханнелору напечатать исправленную версию на ее портативной пишущей машинке[467].

Завершая работу над черновиком, Коль все еще сохранял несколько ключевых опасений. В канун федеральных выборов он намеревался позиционировать себя как настоящего немецкого патриота и канцлера единства – в большей мере, чем либерал Геншер, который продвигал собственный «Европа-план» и кто с балкона в Праге уже однажды украл у Коля шоу. Точно так же он не хотел и оказаться в тени великого старого канцлера от СДПГ Брандта, который чуть не затмил Коля в Берлине 10 ноября и теперь представлял воссоединение как кульминацию его собственной Восточной политики. Именно по предвыборным причинам канцлер решил опустить все упоминания о линии Одер-Нейсе, даже несмотря на то что он лично принимал ее как восточную границу Германии. Помимо всего, чтобы убрать последнее препятствие с пути во время поездки в Варшаву, он поддержал 8 ноября резолюцию Бундестага, подтверждавшую незыблемость послевоенных границ Польши[468]. Но Коль был осторожен, стремясь не обострять эту тему с немцами-изгнанниками. Он не мог быть уверенным, что традиционные избиратели ХДС могут оказаться соблазненными агитацией «Республиканцев» Шёнхубера за реставрацию границ Германии 1937 г.

Другой заботой Коля был язык описания разных стадий германского сближения и слияния на пути к единому государству. Вместо того чтобы воспользоваться термином Модрова «конфедерация», Коль предпочел фразу «конфедеративные структуры», чтобы никто в ХДС не смог его обвинить в закреплении намертво тезиса о двух суверенных германских государствах (Zweistaatlichkeit), за что, похоже, выступали Лафонтен, Бар и их соперники из СДПГ. В то же время его собственная, более мягкая фраза была предназначена для успокоения восточногерманских официальных лиц, так же как и оппозиционных групп в ГДР, которые все боялись аншлюса по типу 1938 г.: поглощения социалистической ГДР капиталистической ФРГ. В долговременном плане, конечно, Коль вдохновлялся мыслью о создании Bundestaat, т.е. «федерации», другими словами, единого государства. Но у него не было ясного представления, как будет выглядеть эта его новая Германия, хотя он и был уверен, что она должна быть Федерацией (Bundestaat), а не Союзом государств (Staatenbund) или «конфедерацией», которую представляли себе восточногерманские политические элиты. Как думал Коль, повествуя о заключительном «единстве», он мог привлечь и усилить общественный настрой в Восточной Германии – все еще раздробленной, но все больше высказывающейся за единство, что показывали последние протестные лозунги: «Германия, единое Отечество» (Deutschland, einig Vaterland) и «Мы один народ» (Wir sind ein Volk). На самом деле, предлагая единство (Einheit) как конечную цель своей речи, он тем самым мог представить то видение «сверху», которое могло сделать так, чтобы восточные немцы «снизу» стали смотреть на Запад.

Там было столько этих «если», которые надо было иметь в виду, что Коль едва мог ухватить все проявления. На этой стадии он предполагал, что весь процесс сближения, более тесного сотрудничества и завершающее воссоединение займут по меньшей мере десятилетие. Но он точно знал, чем все закончится. В те выходные в Оггерсхайме он настраивал себя на внезапное наступление – безоговорочно поставить германское единство в международную повестку дня[469].

Во вторник 28 ноября в 10 часов утра Гельмут Коль выступил в Бундестаге. Вместо того чтобы, как ожидалось, мусолить бюджет, Коль взорвал свою бомбу – «Программу из 10 пунктов по преодолению раскола Германии и Европы»[470]. Коль начал с «немедленных мер», которые надо предпринять, чтобы справиться с «волной беженцев» и с «новым масштабом туристических поездок». К тому же он пообещал дальнейшее сотрудничество с ГДР в экономике, технологических и культурных вопросах и также существенное увеличение финансовой помощи, если ГДР «определенно» и «необратимо» приступит к фундаментальной трансформации своей политической и экономической системы. В этом смысле он потребовал, чтобы СЕПГ отказалась от монополии на власть и приняла новый закон «о свободном, равном и тайном голосовании на выборах». В силу того, что народ Восточной Германии ясно выразил желание добиться экономической и политической свободы, он сказал, что не хочет «стабилизировать условия, которые стали неприемлемыми». Это уже не походило на переговоры, это был ультиматум.