Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Ее внешняя политика была традиционной, основанной на идеях баланса сил. Тэтчер обожала «особые отношения», усердно взращиваемые Рональдом Рейганом. Она равно горячо выступала за ядерное устрашение, поддерживая модернизацию тактических ядерных сил НАТО и продвигая размещение крылатых ракет, несмотря на яростную оппозицию слева. Она, так же как и Рейган, была убеждена, что коммунизм – это идеология прошлого, и поэтому поддерживала политику реформ Горбачева, хотя при этом внимательно следила за их последствиями для советской державы. В Европе она была суровым критиком глубокой экономической и политической интеграции, особенно плана Делора, хотя с энтузиазмом подписалась под решением о создании единого рынка в 1986 г. После крушения советского блока в 1989-м ее самым большим страхом стало то, что новый германский гегемон нарушит европейское равновесие, с таким трудом созданное за прошедшие сорок лет. Сочетание единой валюты и единой суверенной Германии в центре Европы будет просто «неприемлемым», говорила она Миттерану 1 сентября. Она говорила, что «много читала по германской истории в отпуске и очень обеспокоена»[491]. Три недели спустя в таком же стиле она проинформировала Горбачева, что «хотя НАТО традиционно делает заявления о поддержке надежды Германии на воссоединение, на практике мы совсем не будем этому рады»[492]. Другими словами, даже накануне падения Стены она определенно находилась на «тропе войны» против германского единства[493].

Вообще, все выглядело так, что Тэтчер всегда против, и она этого не скрывала. Хотя ей почти нечего было предложить взамен в практическом плане. Она мечтала увидеть конец коммунизма, но боялась того воздействия, которое он мог оказать на баланс сил в Европе. Когда Геншер навестил ее на следующий день после речи Коля, она опасалась за судьбу Горбачева. Если Германия объединится, советский лидер падет, а Варшавский пакт распадется, то что будет дальше? Поэтому императивом является, наставляла она Геншера, прежде всего, развитие демократических структур в Восточной Европе. Она настаивала на том, что политическая свобода в Восточной Европе станет устойчивой, только если правильно будет осуществлена экономическая либерализация, и порицала Горбачева за то, что он держался за ремонт социализма, а не за его снос. Перемены в Восточной Европе идут, они ведут к свободе и демократии, и они должны происходить при том, что «основа остается стабильной». Иными словами, говорила она, «другие вещи надо оставить на своих местах». История показала, что проблемы Центральной Европы всегда начинаются со второстепенных вопросов; если кому-то станут не давать покоя его границы, то все займутся распутыванием таких вопросов. Именно так и начиналась Первая мировая война. За десять дней до этого в Париже она понимала дело так, что объединение и границы не находятся на столе переговоров; а теперь речь Коля потрясла все эти основания.

Геншер попытался ее успокоить, сосредоточив внимание на теме переговоров о сокращении обычных вооружений, призванных стабилизировать ситуацию в сердце Европы. Он, конечно, хотел побудить Советы к выводу их войск из Восточной Германии, но Тэтчер буквально вскинулась, когда об этом зашла речь. Она не хотела, чтобы советские войска уходили, если это означало, что и американцам предстоит уйти. Для нее это не было вопросом о стратегическом балансе сил в области европейской безопасности, но вопросом о том, чтобы сохранять немцев под контролем[494].

Министр иностранных дел Британии Дуглас Хёрд присутствовал на этой встрече молча. Пока Тэтчер неистовствовала, ему нельзя было сказать ни слова. Но Министерство иностранных дел и по делам Содружества на самом деле было весьма озабочено всеми теми вопросами, которые затрагивала Тэтчер[495]. Записка министерства на эту тему, подготовленная как раз в день визита Геншера, признавала, что немцы «видят свое положение вне мейнстрима». Как, собственно, и Вашингтон: президент «держится отстраненно от нас по вопросам Варшавского пакта и германского воссоединения». Что касается беспокойства Тэтчер о политической уязвимости Горбачева, то министерство считает, что все это сильно преувеличено, потому что сам Горбачев «не вмешивается в процесс избавления Восточной Европы от коммунизма». Таким образом, настоящая опасность заключается в том, что «мы святее папы римского». Форин-офис предупреждал об опасности политики статус-кво и о вероятности оказаться в стороне, если только не разделить представление Буша о Европе «целостной и свободной». Если в крайнем случае парламент решит блокировать объединение Германии, используя статус Великобритании как одной из четырех держав-победительниц, то «мы не сможем рассчитывать на то, что кто-то еще к нам присоединится»[496].