Когда пал Херсонес

— Какая прекрасная река! Какое обилие рыбы! Думал ли я, когда читал у Багрянородного о Борисфере, что поплыву по его водам?

— К чему все это, Димитрий, когда на душе так печально?

— Выпей чашу вина или вспомни что-нибудь забавное. Нет, как благодарен я небесам, что посетил русский мир! Какие храмы я построю в Киеве! Сколько здесь богатства, скота, меда, мехов, золота!

Он был прав. На берегах этой реки цвела жизнь, полная изобилия. Над Русской землей веял совсем иной воздух, чем на наших форумах. С какой радостью вдыхала его Анна! А мне был милее наш строгий ромейский мир с его канонами и правилами, литургиями и церемониями. Он был совершенен, как купол Софии, и в центре его сиял василевс, хранитель вселенских соборов. Русский воздух был не для меня. Он волновал, манил в туманные дали, где сероглазые девы пели грудными, теплыми голосами и среди полынных полей ржали скифские кони.

В одно раннее утро, когда еще стлался над рекою туман, мы приплыли в Киев. Последний переход руссы гребли даже ночью, потому что сгорали от нетерпения увидеть поскорее родные очаги. Протерев глаза, мы рассмотрели на высоком берегу странный бревенчатый город. На земляных валах стоял частокол. Над ним занималась холодная гиперборейская заря.

— Проснись, магистр, — разбудил я Леонтия, — вот и конец нашего путешествия.

После сна утренний воздух леденил кровь. Кутаясь в плащ, магистр отогнал сонные видения и стал шептать положенную молитву. Так он начинал свой день; даже совершенно изнуренный путешествием, он не забывал об этом. А я с любопытством смотрел на легендарный русский город. Над стрехами его домов поднимались утренние дымы. На берегу нас ждали толпы народа, а из раскрытых настежь ворот в приземистой бревенчатой башне выбегали все новые и новые толпы и устремлялись к реке.

Ладьи с разбегу приставали к берегу, и воины, по колено в воде, вытаскивали их на песок. Люди весело перекликались по поводу благополучного прибытия. Воины бросали из ладей на землю охапки материй, оружие, одежду.

Тысячи женщин сбегали с горы с радостными криками. Они были в белых рубахах, расшитых узорами около шеи и на рукавах, и в разноцветных сарафанах. На шее у них звенели ожерелья из серебряных монет или зеленые и синие бусы, у которых был какой-то особенно радостный вид. Мужья, братья, сыны протягивали им навстречу руки.

Среди шума и радостной суеты воины вручали женам подарки. Один развернул перед возлюбленной вышитую грифонами материю, и она стыдливо отворачивалась от подарка, как будто бы страшась той награды, которую от нее потребуют. Другой показывал жене шитые жемчугом греческие башмачки, и жена с восхищением смотрела на них, сжимая руки. Но не всем суждено было вернуться. Старуха плакала, обняв голову руками. Должно быть, сын ее остался в ромейской земле. Молодая женщина с лицом необыкновенной нежности, увешанная бусами и монетами, заламывала руки, билась в рыданиях на земле, а седоусый воин, хмуря брови, держал перед нею в руках меч убитого мужа, его секиру, обшитую мехом шапку. Глядя на мать, дети кричали и размазывали кулачками слезы. А рядом другая женщина прижимала к груди высокого воина, и тот смеялся и обнимал ее обезумевшую от счастья, растрепанную голову. Дальше еще одна царапала лицо ногтями, срывала с себя ожерелья.

Она сидела на берегу и точно на поле битвы, точно над милым телом сына причитала:

Темный лес к земле клонится, Никнут травы от жалости…

Но здесь магистр приблизился ко мне и со вздохом сказал:

— Скоро расстанемся с нашей голубкой навеки…

В порыве любви и радости женщины и быстроногие дети обогнали старцев, которые с медлительной торжественностью спускались с горы с посохами в руках, чтобы приветствовать князя по случаю его возвращения. Это были те из княжеских советников, которые из-за преклонного возраста не могли уйти в поход. Они были в чистых белых одеяниях, поверх которых некоторые накинули синие или красные плащи, застегнутые на правом плече запоной. У некоторых были серебряные бороды, у других длинные усы. С большим достоинством старцы приблизились к Владимиру, обнимали и целовали его, как сына, с отеческой любовью. Потом с улыбкой смотрели на сестру василевса. Но не падали перед нею ниц, так как этот народ полон гордости и ни перед кем не склоняет выю.