Когда пируют львы. И грянул гром

Она повернулась и тыльной стороной ладони быстро отбросила со лба волосы.

– Какая я тебе сестричка! – отпарировала она. – Не зови меня так, понял?

– А где Гаррик? – спросил Шон, пропустив ее протест мимо ушей.

– Еще не встал.

– Бедный мальчик; небось замучила крошку. – Шон оскалился, глядя ей в лицо, и она смущенно отвернулась.

Шон смотрел на ее задницу и не испытывал никакого желания. Как странно, думал он: став женой Гаррика, Анна в корне заглушила в нем всякий к ней аппетит. Даже вспоминать о том, что он с ней делал когда-то, казалось ему не вполне пристойным, сродни кровосмешению.

– А ты у нас поправилась, – сказал он, заметив, что фигура ее несколько округлилась.

Она опустила голову, но ничего не сказала.

– Мне, пожалуйста, четыре яйца, – продолжал он, – и скажи Джозефу, чтобы не прожаривал до конца.

Шон прошел в столовую, и одновременно с ним через другую дверь там появился Гаррик с заспанным лицом. Шон принюхался: от брата несло перегаром.

– Доброе утро, Ромео, – приветствовал его Шон.

Гаррик смущенно улыбнулся. Глаза его были красные, щеки небритые.

– Здравствуй, Шон. Как спалось?

– Спасибо, прекрасно. Надеюсь, тебе тоже.

Шон сел за стол и положил в тарелку овсяной каши.

– Хочешь? – спросил он.

– Спасибо.

Шон передал ему тарелку и заметил, что рука брата дрожит.

«Надо поговорить с ним, чтобы не очень увлекался этим делом», – подумал он.

– Черт возьми, как хочется есть.

Они продолжали отрывочный разговор о том и о сем, как обычно за завтраком. Пришла Анна и тоже села за стол. Джозеф принес кофе.

– Гаррик, ты уже сказал Шону? – вдруг решительно и четко задала вопрос Анна.

– Н-нет. – Гаррик, застигнутый вопросом врасплох, от неожиданности расплескал кофе.

– О чем, интересно? – спросил Шон.

Они молчали, Гаррик нервно водил по столу рукой. Он очень боялся этой минуты – а вдруг брат догадается, что это его, Шона, ребенок, и прогонит их, Анну с ребенком, прогонит и оставит его ни с чем.

– Скажи ему, Гаррик, – скомандовала Анна.

– У Анны будет ребенок, – сказал Гаррик. И вдруг увидел, как удивление Шона сменяется бурной радостью, почувствовал, как его обнимает сильная рука брата, да так крепко, до боли, чуть совсем его не раздавила.

– Так это же здорово! – восхищенно восклицал Шон. – Это же просто чудесно! Гаррик, продолжай в том же духе, и у нас будет полный дом детей. Да я просто горжусь тобой, брат!

Гаррик глупо улыбался, у него словно камень с души свалился, а Шон уже осторожно обнимал Анну и целовал ее в лоб:

– Молодец, Анна, ты уж постарайся, чтобы мальчик был. Нам позарез нужна дешевая рабочая сила.

«Не догадался, – думал Гаррик. – Он ничего не знает, и ребенок будет мой. И никто теперь не отнимет его у меня».

В тот день они работали на южном участке. Старались держаться вместе, и счастливый Гаррик смущенно смеялся над болтовней Шона. Как все-таки хорошо, что у него есть такой добрый, такой внимательный брат! Закончили рано: в кои-то веки у Шона вдруг пропала охота работать.

– О мой плодовитый брат, каждый выстрел его бьет, как картечью! – Шон двинул Гаррика в плечо. – А давай сегодня наплюем на все и двинем в город, а? Зайдем в гостиницу, пропустим по маленькой, а потом и к Аде заскочим, ей тоже расскажем.

Шон встал на стременах и заорал, перекрывая мычание и топот бредущего стада:

– Мбежане, десять больных коров отгони к дому! Да, еще не забудь: завтра забираем скот из торговых загонов!

Мбежане помахал рукой – понял, мол, – и Шон повернулся к брату:

– Ну что, поехали отсюда?

Они ехали рядышком, бок о бок. На их дождевиках и в бороде у Шона блестели капельки влаги. Еще стояли холода, и пелена мокрого тумана скрывала подъем.

– Погода шепчет, что самое время выпить, – сказал Шон.

Гаррик промолчал. Он снова вдруг испугался. Не хотел, чтобы и Ада узнала про ребенка. Догадается. От нее ничего не укроется, она сразу поймет, чей это ребенок. Ее не проведешь.

Копыта лошадей смачно хлюпали по грязи. Братья доехали до развилки, миновали гребень горы и направились к Ледибургу.

– Ада обрадуется, когда узнает, что станет бабушкой, – усмехнулся Шон.

И тут лошадь его слегка запнулась и захромала, словно ей больно было наступать на переднюю ногу. Шон спешился, поднял ее ногу и увидел, что под копыто глубоко вонзился острый камешек.

– Вот это да, черт возьми! – выругался он. Наклонившись, он вцепился зубами в торчащий конец камешка и вытащил его. – Так, в Ледибург сейчас ехать нельзя, тут надо срочно лечить, и не один день.

У Гаррика как гора с плеч свалилась: откровенный разговор с Адой откладывался.

– Слушай, брат, у тебя-то лошадь не хромает, – продолжал Шон, глядя на Гаррика снизу вверх. – Давай-ка езжай один, и привет не забудь передать.

– Да зачем, куда торопиться, можно и потом сказать. Я поеду с тобой домой, – запротестовал Гаррик.

– Да ты что, Гаррик, это же твой ребенок. Езжай, пусть порадуется.

Гаррик продолжал спорить, но, увидев, что Шон начинает сердиться, покорно вздохнул и поехал, а Шон повел свою лошадь в Теунис-Крааль. Скоро ему стало жарко в тяжелом плаще, он снял его и бросил на седло.

Подходя к усадьбе, он увидел на веранде Анну.