Когда пируют львы. И грянул гром

– А Гаррик где? – крикнула она.

– Не волнуйся. Отправился в гости к Аде. К ужину вернется.

Подбежавший мальчишка с конюшни принял у Шона лошадь. Они перекинулись парой слов, Шон наклонился и поднял раненое копыто. Штаны на заду натянулись, обозначив рельефные мускулы на стройных ногах. Анна смотрела, не отводя глаз. Вот он выпрямился, расправил под влажной белой рубахой широкие плечи. Улыбнулся ей, поднимаясь по ступенькам. От дождя борода его курчавилась, и сейчас он был похож на озорного пирата.

– Тебе сейчас надо особенно беречься. – Он взял ее за локоть и повел в дом. – Не стой так долго на холоде.

Через стеклянные двери они вошли внутрь. Анна подняла голову, заглянула ему в лицо – макушка ее едва доставала ему до плеч.

– Ты же славная женщина, Анна, черт побери, и ребенок у тебя будет такой же славный, вот увидишь.

Это была ошибка. Как только он это сказал, взгляд его потеплел, голова наклонилась к ней. Рука словно сама легла ей на плечи.

– Шон! – воскликнула она, и сколько же боли прозвучало в ее голосе…

Она прильнула к нему всем телом, руками вцепилась в волосы у него на затылке, притянула к себе его голову, открытыми, влажными губами впилась в его губы, изогнув спину и прижав бедра к его ногам. Целуя его, она тихонько застонала. Стиснутый ее руками и оцепенев от изумления, Шон стоял так всего секунду – и тут же оторвался от нее:

– Ты что, с ума сошла?

Он попытался оттолкнуть ее, но она сопротивлялась, отчаянно цеплялась за него, прорываясь сквозь защиту его сильных рук. Ей снова удалось обнять его, и она прижалась лицом к его груди:

– Я люблю тебя. Пожалуйста, прошу тебя… Ты же видишь, как я люблю тебя! Ну позволь мне обнять тебя, мне ничего больше не надо. Я просто хочу обнять тебя.

Влажная рубаха приглушала ее голос. Она дрожала всем телом.

– Да отстань же ты от меня!

Шон грубо оторвал от себя ее руки и едва ли не швырнул ее на диван, стоящий возле камина.

– Ты теперь жена Гаррика, а скоро станешь матерью его ребенка. Прибереги свой темперамент для него.

Шон сделал шаг назад, его вовсю разбирала злость.

– Но, Шон, я люблю тебя, только тебя. Боже мой, ну как тебе объяснить? Я так страдала все это время! Живу вот тут с тобой под одной крышей и не могу даже притронуться к тебе.

Шон подошел к дивану.

– Послушай меня внимательно, – резко заговорил он. – Я тебя не хочу, понятно? Я никогда не любил тебя, а сейчас тронуть тебя для меня все равно что тронуть собственную мать. – По его лицу прошло отвращение, и она это увидела. – Ты – жена Гаррика, и, если ты еще хоть раз посмотришь на другого мужчину, я убью тебя. – Он поднял обе руки с согнутыми пальцами. – Я убью тебя голыми руками, поняла?

Лицо Шона было совсем рядом, и Анна, не вынеся этого взгляда, бросилась на него. Он вовремя отпрянул и спас собственные глаза, однако ногти ее успели оставить у него на лице и на носу кровавые царапины. Он схватил ее за руки; тоненький ручеек крови заструился по щеке, капая на бороду. Она извивалась в его руках, дергаясь всем телом в попытках вырваться.

– Свинья! Грязная, грязная свинья! – визжала она. – Говоришь, жена Гаррика? И ребенок, говоришь, Гаррика?

Она закинула голову и дико, визгливо расхохоталась:

– Так знай же: я ношу твоего ребенка! Это чистая правда! Он твой, и Гаррик тут ни при чем!

Шон отпустил ее руки и попятился.

– Не может этого быть, – прошептал он. – Ты все врешь.

Она шагнула к нему:

– А ты разве не помнишь, как прощался со мной, когда уходил на эту чертову войну? Не помнишь ту ночь в фургоне? Не помнишь? Неужели? Неужели не помнишь?

Сейчас она говорила тихо, но слова ее жалили Шона в самое сердце.

– Так сколько времени прошло… Нет, этого не может быть, – проговорил Шон, заикаясь и продолжая пятиться.

– Три с половиной месяца ровно, – не отставала она. – Рановато будет для твоего братика, как думаешь? Но ведь у многих рождаются недоношенные… – Слова ее звучали монотонно, тело безудержно трясло, а лицо побледнело как смерть.

Шон не выдержал:

– Да отстань ты от меня, оставь меня в покое. Мне надо подумать. Я же ничего не знал!

Он прошмыгнул мимо нее и выскочил в коридор. Слышно было, как с грохотом захлопнулась дверь кабинета. Она так и стояла, не двигаясь, посреди комнаты. Но дыхание постепенно успокоилось, бурные волны злости утихли, и над ними показались черные рифы ненависти. Анна вышла в коридор и направилась к своей спальне. Там она встала перед зеркалом, разглядывая свое отражение.

– Ненавижу. – Она видела, как, шепча это слово, шевелятся ее губы на все еще бледном лице. – Погоди, я у тебя еще кое-что отберу. Гаррик теперь будет не твой, а мой.

Она вынула из прически шпильки, бросила их на пол, и тяжелые волосы упали ей на спину. Обеими руками она смяла их в комок, подняла и яростно спутала. Закусила губу, да так сильно, что почувствовала солоноватый вкус крови во рту.

– Боже, как я его ненавижу, как ненавижу, – шептала она, не обращая внимания на боль.