Когда плачут цикады (ЛП)

Я пытаюсь очнуться от своих мыслей, а Эшли смотрит на меня, словно не понимая, должна ли она остаться и помочь мне или просто спастись бегством.

— С тобой все в порядке? — спрашивает она.

— Да, — говорю я, пытаясь как можно скорее прийти в себя. — Я в порядке.

Я дарю ей широкую улыбку, и, могу сказать, что она не знает, как это понимать.

— Ну, хорошо, — говорит она, — я, хм, пойду тогда … наверное.

Она снова поворачивается, чтобы уйти.

— Эшли, подожди, — я протягиваю руку и хватаю ее за локоть, вынуждая повернуться ко мне. Возможно, все немного поздно, но я не могу бороться с этим. Я смотрю в ее светло-зеленые глаза. До меня не доходит, что я делаю, но потом я совершенно ясно это осознаю.

Минуты тикают, а мы все еще смотрим в глаза друг другу. В сгустившемся воздухе витает сомнение, ее лицо ничего не выражает, и я понятия не имею, о чем она думает. И понятия не имею, что она чувствует. Но это ее глаза. И в них есть нечто, дающее мне надежду. Наконец, я открываю рот.

— Итак, каковы же тогда причины? — спрашиваю я.

— Причины? — переспрашивает она, и на ее лбу снова появляются морщинки.

— Да, — говорю я, делая шаг к ней, и мы оба опускаем головы.

Сейчас мы настолько близко, что я чувствую знакомый сладковатый запах ее духов. Это пробуждает воспоминания о ее мягких губах, о вкусе ее кожи. Это возвращает меня к тем прохладным ленивым утренним часам и долгим жарким летним дням. Я вдыхаю все это и пытаюсь удержать в своих легких.

— Причины, по которым мы не можем быть вместе, — говорю я.

И точно так же, как и я, она изучает меня взглядом.

— Прошел год, — продолжаю я, — и я не смог придумать ни одной.

Сначала я наблюдаю за ее дыханием. Слушаю его. Я почти чувствую, как ее грудь двигается вверх-вниз при каждом вдохе, но почему-то не могу определить, нормальное оно или ускоренное.

— Ты замужем? — спрашиваю я.

Целую секунду она молчит, а потом, по-прежнему глядя мне в глаза, тихо отвечает:

— Нет.

— В отношениях? — спрашиваю я.

Она медленно качает головой и шепчет:

— Нет.

— Ты разлюбила меня?

Она резко вдыхает и переводит взгляд с меня на какую-то точку вдалеке.

— Эшли, — говорю я, возвращая себе ее внимание, — ты разлюбила меня?

Проходит долгий миг. Ее грудь приподнимается, а потом она медленно выдыхает.

— Нет, — шепчет она. — Нет, — повторяет она снова, быстро взглянув вниз, а затем снова смотрит мне в глаза. — Я все еще люблю тебя, Рэм.

И со следующим ударом сердца мои руки уже вокруг нее. Я осторожно прижимаю ее голову к своей груди и просто удерживаю так. Держу ее очень крепко. Хочу, чтобы она поняла, что ее место — в моих руках. И оно останется таким до конца наших дней. И я не могу не заметить, что это не ощущается ни странным, ни неправильным. Это ощущается просто справедливым. И вот уже мои губы на ее лбу. Я чувствую боль, горящую в моем горле и говорящую о том, что Оуэн подал мне свой знак. Все это похоже на сон. А я молюсь, чтобы это было наяву.

Чувствую свой голос глубоко внутри еще до того, как слышу собственные слова.

— Ты никогда не теряла меня, мисс Уэскотт. Я всегда был здесь. Я всегда был здесь, просто… ждал.

Ждал знака.

Я сжимаю крепче свои объятия и касаюсь губами ее волос.

— Я твой, Эшли. Всегда был твоим.

Глава 37

Пять месяцев спустя

Рэм

— Расскажи что-нибудь о моем брате.

Сейчас середина мая. Голова Эшли покоится на моих коленях. Солнце опускается к линии горизонта, оставляя после себя поток ярких красок. И кажется, будто мир медленно погружается в сон.

— Ты помнишь легенду о том, почему плачут цикады? — спрашивает она.

— Да.

— Он рассказал мне ее однажды. Мы тогда учились в колледже.

Я улыбаюсь и позволяю себе на минуту погрузиться в ее слова.

— Я помню, как сказал тебе, что забыл, от кого слышал эту легенду, — каюсь я. — Но я помнил.

И помню.

Она смотрит мне в глаза.

— Он рассказывал ее, когда мне было семь, — продолжаю я и смахиваю волосы с ее лица. — Мама говорила, что это была любимая легенда его отца. И, думаю, поэтому стала его любимой, — я перестаю улыбаться. — А потом и моей, потому что нравилась ему.

На мгновение мы оба замолкаем, и я глажу кончиками пальцев нежную кожу ее живота — ту часть, которая не прикрыта футболкой.

— Он говорил, цикады желают того, что есть у нас, — говорит она, словно цитирует его слова. — Они хотят чувствовать радость в душах, боль в сердцах, слова на губах — даже если эти слова исчезнут, в конце концов, навсегда.

Ее взгляд перемещается на подсвеченное вечерними красками небо, и я следую за ним.

— Они хотят быть смертными, потому что видят в этом больше жизни. Видишь ли, в бессмертии мгновения перестают быть ценными. Но каждый миг имеет значение — счастливый и тягостный. Каждый. Последний. Единственный. Только через них мы понимаем, что все это сто́ит.

Я проглатываю смех.

— Черт, он всегда был более красноречив, чем я.

Вижу, что она тоже старается не смеяться, и глажу ее красивые длинные волосы.

— Могу я сказать тебе то, что ты и так, наверняка, уже знаешь? — спрашиваю я.

— Валяй, — говорит она, глядя на меня.