Когда погаснут звезды

Силы вернулись ко мне поздним вечером. Светящиеся точки в стремительно чернеющих небесах заняли полагающиеся им места, городской шум растворялся в их бледных лучах, все вокруг остывало, успокаивалось, ослабевало, все, кроме моей неожиданно проснувшейся решимости… отмщения. Мысль о том, что гибель назаретянина, столь доброго ко мне утром и бесконечно мудрого в полдень, требует незамедлительного ответа и лучшим временем для этого будет ночь, захватила меня полностью. «Ребячество», – скажет искушенный богатым жизненным опытом читатель, но ведь я и есть ребенок, и если не вглядываться в морщины вокруг глаз и пятна седины на висках, то поведение мое вполне соответствует описанному в тот день.

Не раздумывая я отправился на Голгофу, место казни должно было придать мне сил и необходимых эмоций. Не встретив на опустевших улицах Вечного города ни единой души, я быстро добрался до вершины. Крест, в лунном свете казавшимся чудовищных размеров, лежал на земле, тела назаретянина, Царя Иудеев, на нем не было, но последнее ложе моего удивительного знакомого не пустовало. На подножии сидел человек, уронив голову на руки. В нем я узнал центуриона. «Вот кто повинен в смерти мученика», – решил я, вспомнив слова несчастного «Еще успеешь», вот кто достоин мести. Неслышно пошарив рукой, я нашел острый и увесистый камень, и, ступая так, что полевые мыши шныряли мимо, не пугаясь меня, приблизился к сотнику сзади. Как ни печален был легионер, а выглядел он именно так, и как ни старался я быть незамеченным, опытный воин уловил движение за спиной каким-то дьявольским чутьем и не оборачиваясь произнес:

– Хочешь ударить?

От неожиданности я замер с занесенной рукой.

– Ты ведь уже дважды за сегодня брал в руку камень, – продолжил центурион, медленно поворачиваясь ко мне.

– Откуда вы знаете? – поразился я его осведомленности на предмет моих утренних приключений.

– Я Лонгин – вместилище Духа Святого, – голос солдата торжественно зазвенел над Голгофой. – Собрался бросить в меня камень, так сделай это.

Я, не опуская руки, раздумывал, нет, не над словами центуриона, а над вспыхнувшим чувством мести к человеку, имевшему косвенное отношение к смерти того, к кому я сам имел косвенное отношение.

– Я помогу тебе, – начал было он, но в ночной тишине это прозвучало, возможно, излишне резко, и я метнул заготовленный снаряд в его сторону. Камень растворился в черноте ночи, просто исчез, не издав и малейшего звука падения или попадания.

– Я помогу тебе, – повторил Лонгин, – несмотря на то, что ты снова сделал то же самое, не осознав сего.

Я закрыл лицо ладонями, ожидая справедливого наказания, но вместо всего набора страхов и фантазий, промелькнувших в моем сознании, услышал:

– Садись рядом, этот крест завтра расщепят на тысячи фрагментов, и он уже никогда более не будет единым.

Легионер похлопал рукой по кипарисовому брусу рядом с собой, и я не без волнения повиновался.

– Знаешь ли ты, кто находился в теле женщины, твоей утренней «мишени»?

Я помотал головой, ощущая при этом необъяснимое чувство доверия к грозному собеседнику.

– То был Бог, Отец Небесный, в коего всяк готов метнуть камень, обвинив в жестокости, молчании, скупости, глухоте или несправедливости, считая при этом себя созданием безгрешным. Отец есть Созидатель, камень в Его сторону – разрушение, отрицание, лень, смерть. Тело женщины, даже блудницы, побитое камнями, не способно выносить дитя, дать жизнь, воспеть Свет.

Лонгин обнял меня за плечи и прошептал на ухо:

– Запомни, женщина – неприкасаемая.

– Кто же пребывал в теле Царя Иудеев? – с нетерпением воскликнул я, ожидая от собеседника чудес и истин.

– Это был Сын Божий, Иисус Христос, – центурион ответил с улыбкой, хотя в темноте я мог только догадываться о ее присутствии: – А он есть любовь.

– Значит, бросив камень в Сына, я посягнул на любовь, – мне захотелось плакать от необдуманности содеянного.

– Да, – подтвердил солдат, – ты проявил нелюбовь, а она всегда приносит кровь, боль и страдания. Тот, кто разрушает утром, к полудню прольет кровь, такова последовательность нарушения Законов Божьих.

Я уткнулся в бронзовый нагрудник легионера и разрыдался, сильная рука легла мне на голову:

– Третье звено в этой цепи – месть.

– Месть? – всхлипнул я, проклиная себя за совершенные глупости.

– Месть самому себе, даже если ты думаешь по-другому, – Лонгин тяжело вздохнул, – Разрушая себя, растаптывая в себе любовь, душа начинает мстить самой себе, так происходит эволюционная деградация.

– Не понимаю, – прошептал я.

– Дух Святой, что говорит сейчас с тобой устами моими, это, прежде всего, прощение. Месть – камень в энергию всепрощения, всепрощения проявленной души к своему Создателю, не просившей о схождении, и всепрощение души, не готовой к абсолютной любви, к несущему таковую Сыну Божьему, – центурион посмотрел на восток, небо над городскими стенами начинало светлеть.

– Ночь заканчивается, – коротко сказал он.

– Я все еще не понимаю, – взмолился я, схватив его за руку.