Когда погибает Роза

Но я не отставала. Звонила, звонила, сама не зная, для чего это делаю. Во мне не осталось ни капли гордости, лишь одно-единственное желание – вернуть Виталика любым способом, шантажом ли, слезами, мольбами. Вскоре, муж сменил номер, а чуть позже, мне заказным письмом пришло приглашение в суд. Виталик подал на развод.

Я трепала нервы мужу, а мама и отчим трепали их мне. Родительский дом превратился для меня в тюремную камеру с комфортными условиями. Мать запрещала открывать холодильник, пользоваться электроплитой, утюгом, брать в руки нож.

– Сломаешь, порежешься, обожжёшься! Ничего не трогай, я всё сделаю сама! – постоянно твердила она. Но с таким же постоянством жаловалась на усталость, боли в суставах и на то, что всё приходится тащить на себе одной. И самое страшное, что я постепенно поверила в собственную ничтожность. Мне, действительно, стало казаться, что ножом я смогу порезаться, утюгом обжечься, а посуду разбить.

– Есть великовозрастная дочь, а толку-то? – жаловалась она отчиму.

Мой мир ограничился до размеров комнаты, жалких, с каждым днём становящихся всё более ненавистными, шести квадратных метров. Я больше не могла читать. Не могла общаться в социальных сетях, не могла самостоятельно выйти на улицу. День тянулся за днём, и каждый был братом-близнецом предыдущего. Мне несколько раз звонили из общества слепых, предлагая записаться в их библиотеку, прислать человека, который смог бы установить на моём компьютере голосовую программу, приглашали на какой-то там концерт. Однако, стоило мне сказать об этом матери, как та раскричалась. Мол, стыд-то какой! Что скажут их с Геночкой друзья и знакомые? Да и таскать меня по всяким богадельням, у неё нет ни желания, ни времени, ни сил.

Отчим, прибавив на всю громкость телевизор, смотрел то новости, то спортивные соревнования, мать гремела посудой либо вязала носочки для любимого Геннадюши.

– Благодари своих родителей, – периодически, заводил шарманку Геннадий за обедом или за ужином. – Мы приняли тебя, кормим и поим, хотя нам- пожилым людям, содержать великовозрастную девицу, не приносящую никаких доходов, не так уж и просто. Но мы любим тебя, по сему- будь благодарна.

– Я отдаю вам свою пенсию по инвалидности. И ты мне не родитель, а просто второй муж моей матери, – как-то осмелилась ответить я. Всего лишь один раз осмелилась, так-как реакция Геночки оказалась непредсказуемой настолько, что его последующие монологи о родительских жертвах, я предпочитала пропускать мимо ушей, хотя и не мимо сердца.

– Тварь! – орал отчим, с силой отодвигая тарелку с супом, не замечая, как содержимое растекается по скатерти, как летят на пол стаканы с компотом, как опасно накреняется стол.

Даже мои, затянутые мутной пеленой глаза смогли заметить, как лицо Геннадия резко побелело, а глаза стали широкими.

– Неблагодарная тварь! – из горла вырывался рык, кулаки, размером с кувалду, стучали по столу, лысая голова на массивной бычьей шее моталась из стороны в сторону. – Убирайся вон из моего дома, предательница! Правильно, когда всё у тебя было хорошо, ты нас бросила, даже не задумываясь, кто нам стакан воды подаст, когда помирать будем. Конечно, член и яйца какого-то хлыща тебя интересовали больше. А, как стала ему не нужна, к родителям вернулась?

– А надо было выбрать твои член и яйца? – невинно поинтересовалась я, копируя Змею особо ядовитую. – Не жизнь, а малина бы у тебя была, правда, Ген? Старенькая бабёнка носки штопает и кашки варит, а молодая в кроватке удовлетворяет. Дурой я была, послушала маменьку, хорошего человека оклеветала, а нужно было, в зале суда всё, как есть рассказать. Так что кто кому должен быть благодарным, Геннадичка?

Отчим хрюкнул, шмыгнул, схватился за сердце и стал медленно оседать.

– Миленький, Геннадюша, – запричитала мать, тщетно пытаясь поднять с пола и усадить своего родненького. Засновала бесцельно по кухне, то вытирая безобразную лужу, образовавшуюся на столе, то переставляя с места на место тарелки. – Она больше не будет. Она не подумавши ляпнула.

И уже мне, так отчаянно, словно решался вопрос жизни и смерти:

– Извинись немедленно.

Пришлось, заливаясь краской, задыхаясь удушливой волной, выдавить из себя слова извинения. Признаться честно, я и сама уже жалела о сказанном. Ведь ещё тогда, после истории с Никитой, мы с мамой поклялись друг другу не поднимать эту тему. Не было ни мальчика Давыдова, ни весеннего вечера на его даче, а значит, и самой этой истории тоже не было. К тому же, хотелось поскорее прекратить безобразие, гадкую демонстрацию собственной силы, власти над двумя слабыми женщинами, детского желания, чтобы пожалели, похвалили, унизились.

– Привыкай, – твердила я себе мысленно. – Они будут стареть, всё меньше и меньше станут контролировать свои реакции на раздражители, а тебе придётся с этим жить, терпеть и прощать. Ведь у тебя больше ничего и никого нет.