Когда приходит Андж

Вторая часть также состояла из коротких емких отрывков, но смонтирована была так, что начало полностью посвящалось миру тому, а конец — миру этому. По-прежнему тихо влачилась жизнь Москвы пятьдесят третьего года, происходили различные события, так, например, друг Анджа и его невеста расстались, девушка опрометчиво отдалась другому и получила триппер, бабушка Анджа внезапно слегла… Впрочем, Стаканский настолько был увлечен загробной линией, что тутошнюю прописал слабо: в рукописи встречались чистые страницы с обещаниями, вроде — «Гл.76. Дедушка навещает в больнице бабушку. Едет к любовнице. Эротическая сцена». Существовали также маркированные красным отрывки (надо сказать, что каждая линия должна была печататься своим цветом) где развивалась самостоятельная колея — жизнь лечебницы для душевнобольных, о которой автор тогда не имел никакого понятия, поэтому эти места наиболее слабы. Были также и фиолетовые письма, возникающие тут и там — письма от девушки, с которой Андж (вообще-то, Стаканский, и письма были подлинными) познакомился летом в Крыму — она заунывно и безнадежно писала в пустоту, мертвому герою…

Продолжался и разговор о строении Вселенной, уже порядком надоевший благосклонному читателю:

— Следовательно, мы теперь бессмертны?

— Отнюдь нет. Здесь мы тоже умрем и переселимся в иной, еще более дальний мир.

— Почему же тогда на Земле я не помнил своей прежней жизни?

— Потому что ее не было. Земля — это колыбель, рождение твоей души.

— Тогда выходит, что Вселенная не бесконечна?

— И да и нет. Вселенная имеет начало, но не имеет конца. Вспомни понятие луча в геометрии…

— А как же тогда черные дыры?

— Полноте! Никаких черных дыр нет.

В целом, вторая часть романа не удалась, зато третья, последняя часть, была написана динамично и интересно. Это была как бы отдельная новелла, лишь формально, чтобы придать всему тексту стройный вид, дробящаяся на те же маленькие главки, но подчиненная одному сюжету, с непрерывным участием сознания главного героя.

Андж пользуется услугами Информоцентра и несколько раз призраком проникает на Землю. Он кружит в ритмической тьме над постелью, где дедушка мурыжит молодую любовницу (довольно удачная по своей отвратительности эротическая сцена, с использованием лексики русского мата, вероятно, впервые после Баркова в таком безудержном потоке) Он наблюдает из-под стула, как бывшая невеста залечивает свои язвы. Нечаянно он становится причиной смерти бабушки, явившись видимым у ее больничной постели. Он узнает, что одна тихая и неприступная девушка, его сокурсница, которая ему давно и безнадежно нравилась, несколько лет уже тайно любит его, она подолгу сидит на его могиле.

Анджу открывается вся чудовищность и ошибочность его земной жизни, из которой он ушел столь рано. Он принимает решение вернуться, и Шмах соглашается ему помочь. Они выкрадывают в адской канцелярии свои учетные карточки и, гарантированные таким образом от погони, похищают виратар, один из тех тарелкообразных аппаратов, которые люди иногда наблюдают с Земли. После захватывающего полета друзья оказываются на подмосковной даче Анджа, в момент времени, предшествующий его смерти на несколько дней… И тут Стаканский попадает в собственную ловушку.

Он глянул на дату в начале романа, несколько месяцев назад с таким ехидством выведенную и, мучительно застонав, швырнул стило на стол. Ведь если его герои имеют возможность вывести этот дурацкий виратар в январь пятьдесят третьего, то что им мешает вывести его в октябрь семнадцатого? Лично я так бы и сделал. Лично я разыскал бы этого маленького, лысого, скрывающегося в лопухах, и размозжил бы его гениальную голову… Стаканский бегал по комнате, бил кулаком в ладонь. Он бросился на кровать и закусил подушку. Это был один из самых мерзких моментов его жизни, сравнимый, разве что, с тем последним, когда он посмотрел на свою руку и увидел, какая она вся…

Только сейчас, здесь, за этим столом, сидел всесильный, управляющий мирами писатель, и вот уже лежит, рыдая и корчась от боли, вчерашний мальчик, не умеющий в жизни ничего, кроме этого бисерного строчения в безнадежную тетрадь.

Он умылся, накинул плащ, вышел. В подворотне ему встретился дед — они молча посмотрели друг на друга. Его беспокоил этот мальчик, вероятно, возомнивший себя писателем. Как-то раз, обыскав его стол, он обнаружил черновичок доноса, в стиле Павлика Морозова. Он спокойно и серьезно потолковал с внуком, предупредил, что сдаст его в интернат. Последние два года они не разговаривали, с тех пор, как семья переехала в Москву — формальной причиной была жестокая ссора, происшедшая из-за категорического нежелания мальчика покидать Киев.