Когда приходит Андж

— Мой последний роман, — внезапно переменил он тему, — в котором с присущей мне ненавязчивостью муссируется мысль о строении Вселенной, написан в совершенно необычной, где-то даже модернистской манере. На первый взгляд, — Король двумя пальцами взял из вазы, щелчком подбросил и неуклюже поймал ртом небольшой грецкий орешек, с громким хрустом разгрыз и сплюнул шелуху на пол, — так вот, на первый взгляд это вполне добропорядочный, реалистический текст, но вдумавшись, проницательному читателю есть от чего сойти с ума. Роман состоит из пяти частей — по числу героев и — одновременно — по числу возможных человеческих чувств. В первой части доминирует зрение, но она беззвучна, во второй — добавляется обоняние, в третьей — осязание, затем включается довольно мощный звук, и лишь в последней, основной части романа, возникает вкус — таким образом, придуманный мною мир достигает совершенства. Это роман о музыке, о поэзии и живописи. Сюжет, — Король выбрал на овальном блюде воблу, из тех, что покрупнее, отломил ей голову, отбил, очистил и съел, облизав пальцы, — так вот, я говорю: сюжет занимает у меня самое последнее место, в сущности — это банальная и пошлая история — какая-то девка, какие-то ее мужчины… Роман мой называется «Каменный Гусь»… Юная девушка приезжает из провинции в Москву. Сначала ее любит музыкант, потом — поэт и, наконец, художник. Девушка эта — оборотень. Каждому она мучительно напоминает его первую любовь, и каждого в конце концов приводит к гибели… Как тебе идейка? — Король отправил в рот последний, начинавший подсыхать кусочек сыра и, не дождавшись ответа, но, несомненно, прочитав его на поддельно-восторженном лице собеседника, вдруг схватил его за локоть и радостно воскликнул:

— Кстати! Ты еще не видел Аню? Она ведь тоже здесь, в литературном, на втором курсе…

— Какую Аню? — сдавленно прошептал Стаканский, хотя уже и в глазах потемнело, и знакомая дрожь пробежала по груди.

— Аню Колобкову! Тоже, сука, выбилась в люди… Тихо! — Король прислушался к частым шагам в коридоре, подняв палец. — Легка на помине. Слушай… Давай разыграем ее. Ужас, как люблю пугать, помнишь нашу тыкву? Ты, братец, полезай-ка в шкаф, а?

Тут в дверь робко, но требовательно постучали, тройным условным сигналом, выражающим на азбуке Морзе букву «А», и Стаканский заметался по комнате (мысленно, не сходя с места) как бы и вправду умоляя спасительную дверь в какое-то другое пространство, поскольку это был действительно ее стук.

— В шкаф! — сказал Король.

— Но позволь, Митроша, я вовсе не намерен…

— В шкаф! В ШКАФ! — взревел Король, мотая головой и широко разевая огромную, золотыми зубами блестящую пасть.

Стаканский заглянул в бездну, полную большого размера пыльных плащей, шляп, вытертых блеклых халатов. Был там, между прочим, неизвестно зачем хранимый серый детский костюмчик… Как он постарел, подумал Стаканский.

— Ты не можешь со мной так поступить, — прокашлявшись, сказал он. — Мой последний роман разрушает грань между мечтой и реальностью, между литературой и действительной жизнью. Герой романа является одновременно и его автором, следовательно, текст содержит в себе еще и некий самокомментарий, ибо это чрезвычайно сложный, труднодоступный текст, хотя он, в целом, читается легко (если читатель, конечно, не полный кретин, не милиционер, не новый русский) и мимикрирует — то есть, конечно, роман, а не новый русский — под обычную нравоописательную книгу с самой заурядной фабулой. В ней, будто в капле воды, — продолжал Стаканский, сложив пальцы щепотью, — отражается вся бесконечная Вселенная, причем роман мой наглядно демонстрирует пути, по которым жизнь трансформируется в искусство и наоборот. Кстати, роман мой также называется «Каменный Гусь», и это весьма странное, совершенно необъяснимое совпадение…

— В шкаф, — тихо и убедительно сказал Король и захлопнул дверцу.

С ужасом ожидавший внезапной тьмы, Стаканский увидел, что в шкафу достаточно светло, пастельно. Он заметил отверстие размером с монету, очевидно, проделанное коловоротом, и не сразу понял его назначение.

Этот старый, сработанный, возможно, до его рождения, русский платяной шкаф жил своей странной, чужой, мудрой и невъебенной жизнью. Глубоко в толще древесины тянулись песни могильных червей; крестовик, хозяин пространства, туманил дальние углы; трутовик, несомненно, рифмующийся здесь, чьи споры несколько десятилетий назад некто принес на полах плаща, еще возбужденный дальней загородной прогулкой, еще сантиментальный, еще не мертвый, — трутовик, завершив многолетний инкубационный период, вывесил на массивной стойке первую белую шляпу; розовая моль, насытившись ворсинками старого махерового шарфа, вылетела наконец через глазок в просторный объем комнаты, где и была прихлопнута внезапной Анной, которая вошла, как всегда входила, — быстро, по балетному просеменив на цыпочках на середину комнаты, и остановилась, выбросив руки ладонями вверх:

— Здравствуй!

— Здравствуй, здравствуй, — проговорил Король, плотно прикрывая дверь.

11