Когда приходит ответ

— Меня вы можете не убеждать, — проворчал Шестопалов. — Я сам не вижу в определении «алгебра логики» ничего страшного. Но среди человеческого множества, к сожалению, есть еще такая разновидность. Где-то что-то стукнуло, зазвенело. И они вот, как эти камертоны, — показал он на стол с приборами, — начинают сами звучать вовсю, не зная, в чем дело. По пословице: «Услышал звон…»

Он резко оборвал свою речь. И добавил:

— Но об этом вам лучше потолковать не со мной.

Он остановился на площадке против номера квартиры, который назвал ему Шестопалов. Именная табличка «Анна Борисовна…» Значит, здесь.

На его звонок послышалось за дверью легкое, неторопливое шарканье, и ему открыла низенькая женщина скромного домашнего вида, в простых очках с черной оправой, ну прямо с картинки «Бабушкино вязанье». Но Мартьянову не надо было особенно вглядываться, чтобы тотчас же узнать, кто перед ним. Тихий, но властный председатель семинара в университете — того давнишнего семинара, на котором он услышал когда-то впервые о математической логике, об алгебре реле. Председатель Анна Борисовна. Доктор философии, профессор физико-математических наук.

— Вы Мартьянов? Входите. Мне о вас говорили, — пригласила она со спокойной врожденной любезностью.

Он не очень обратил внимание на последние слова, торопясь снять пальто и пристроить куда-то в крохотной, тесной передней свой объемистый портфель. «О вас говорили…»

Книги и только книги, казалось, были в этой комнате, куда провела его хозяйка. Стен не было — были книги, стоявшие сплошной стеной на полках. Книги в застекленном шкафчике. Книги и журналы. Даже на стуле, даже горками на полу. Повсюду книги.

Лишь немного осмотревшись, можно было потом заметить, что, помимо книг, здесь находится и еще какая-то обстановка. Большой письменный стол — типично профессорский стол, красного дерева, с тумбами и глубокими ящиками, — и тоже весь потонувший под книгами, журналами, рукописями. И не за этим столом произошла их беседа, а в стороне от него, где возле застекленного шкафчика был маленький уютный уголок — низкий кругленький столик с двумя низкими старомодными креслицами. Здесь-то, в этом уголочке, вероятно, и протекала вся работа доктора и профессора математической философии, за миниатюрным домашним столиком, а не за тем официальным и громоздким.

Мартьянов пришел сюда, желая узнать, получить ответы. Но вдруг почувствовал, что сам прежде всего отвечает на расспросы. Мягко и неукоснительно повела маленькая женщина-профессор их разговор, направляя его, видимо, так, как ей было нужно. О работах Мартьянова. О его релейной методике. Об инженерном проектировании. И о том, как встре-чают ту методику. И даже кое-что об институтских столкновениях…

Ему приходилось лишь удивляться, откуда же она, эта тихая по виду женщина, успела так все учуять со своих философских вершин? Пожалуй, не зря сказал о ней Шестопалов: «О, это такой боец на своем фронте, Анна Борисовна!»

Она сама заговорила о том, ради чего он, собственно, и пришел, будто знала уже наперед. Об алгебре логики. И о том, что его беспокоит.

— Да это не я беспокоюсь. Это за меня беспокоятся, — поправил Мартьянов.

— Я бы предпочла первое, — тихо и веско произнесла Анна Борисовна.

Она говорила просто и ясно, как говорят о вещах бесконечно близких, известных до малейшей черточки. Она говорила с такой энергией как говорят о вещах, которые сильно задевают. Лоб ее мгновенно заливало краской, оттеняя еще более пробивающуюся белизну седин. Иногда она вставала с креслица и, продолжая говорить на ходу, исчезала где-то среди своих книжных теснин, чтобы вернуться тотчас же с каким-нибудь томиком в руках. Раскрывая почти сразу на нужной странице, читала ему выдержки. Это было очень точное чтение.

Мартьянов слушал, не прерывая, но перекладывая все для себя, на свой манер.

Ленин в «Философских тетрадях» записал: «Отметить лишь… замечания о символах, что против них вообще ничего иметь нельзя. Но «против всякой символики» надо сказать, что она иногда является «удобным средством обойтись без того, чтобы охватить, указать, оправдать определения понятий». А именно в этом дело философии».

Яснее ясного, кажется. Ленин не отвергает вообще применение символов. Ленин отвергает другое: попытки подменять философские понятия пустыми знаками, которые ничего не определяют, а только затемняют сущность явления. Ясно… если читать внимательно, читать полностью.

Но бывает, читают и запоминают по-разному. Кто ищет в науке что-то обязательно «против», тот только и помнит в ленинской записи: «…против всякой символики…» Ага! Против всякой. Математическая логика, алгебра логики — тоже символика. Значит!..

— Вот так иногда читают или повторяют с чужих слов, — проговорила Анна Борисовна, и по лицу ее снова прошла тень.

— Это же несерьезно! — не утерпел Мартьянов. — Легко ответить.

— Конечно, несерьезно. Если бы манера выхватывать мысли по кусочкам не была бы серьезно распространена. Но погодите, — предупредила она. — Есть и вполне серьезное…

И он опять слушал не отрываясь.