Когда пробьет восемь склянок

Однако даже надев наушники, я почувствовал себя так, словно очутился в стальном барабане, по которому бьют пневматические молотки. Казалось, что наушники ничуть не уменьшали рев. Он проникал в каждый нерв, и все же был ничем по сравнению с тем, что вертолет издавал на самом деле. Когда я на мгновение, любопытства ради, отогнул один наушник, то сразу вспомнил слова старшего лейтенанта Уильямса относительно барабанных перепонок. Он в самом деле не шутил. И даже в наушниках я часа два чувствовал себя так, словно моя черепная коробка вот-вот треснет. Временами я бросал взгляд на смуглое узкое лицо молодого валлийца, сидевшего рядом со мной, вынужденного выносить этот грохот изо дня в день, из года в год. Он производил впечатление совершенно нормального человека. Но относительно себя я был убежден, что и через неделю буду слышать так, словно уши заткнуты ватой.

К счастью, мне не нужно было находиться в вертолете целую неделю. Я провел в его кабине восемь часов, но за это время в меня вошло столько звуков, сколько не входило и за год.

Экскурсия на север вдоль побережья оказалась только началом целого ряда неудачных полетов, которые мы совершили в течение дня в самых разных направлениях. Через двадцать минут после вылета из Торбея мы увидели речку, впадающую в море. Повернув, полетели вверх по ее течению. Приблизительно через милю появились деревья. Они росли по обеим сторонам реки, и ветви их свешивались над водой. В тех местах, где русло было особенно узким, его практически не было видно.

Я прокричал в микрофон:

— Хочу посмотреть, что там внизу!

Уильямс кивнул.

— Мы только что пролетели над местом, где я могу посадить вертолет. Сейчас вернусь, оно находится в четверти мили.

— У вас же есть спусковой трап. Мы не могли бы воспользоваться им?

— Если бы вы немножко больше разбирались в таких вещах, как ветра в сорок — пятьдесят миль и долины, изрытые оврагами, — ответил он, — то вы бы такого не предложили. Даже в шутку. Я все-таки собираюсь доставить машину на базу невредимой.

Он развернул вертолет и через пять минут высадил меня без особых трудностей. Еще через некоторое время я добрался до места, где русло реки было скрыто нависающими с обеих сторон деревьями. Приблизительно столько же времени я потратил на обратный путь.

— Успешно? — спросил меня Уильямс, когда я вернулся.

— Нет. Там был только большой раскидистый дуб, чьи ветви перевешивались почти через всю реку. Похоже на местечко, где можно спрятаться, но ничего нет.

— Укрытие искусственное или природное?

— Наверняка природное. Дуб весит тонны две-три, погружен в ил довольно глубоко и, должно быть, находится в таком положении много лет.

— Ну что же, это не беда. Не могло же нам повезти сразу, с первого захода, не так ли?

Через несколько минут мы опять натолкнулись на устье реки. Но выглядело оно таким узким, что вверх вряд ли смог бы подняться корабль. Но на всякий случай мы проверили. В полумиле от устья река приобрела вид пенистого молока — такой она видится с воздуха, если протекает через пороги. Мы повернули обратно.

Постепенно совсем рассвело, и мы достигли северной точки области, которую поставили для себя пределом. Здесь преимущественно были крутые скалы с расщелинами, которые почти вертикально обрывались в море,

— А что там дальше? — спросил я.

— Приблизительно на десять — двадцать миль тянется такой же ландшафт, а потом — Лох-Лайрг.

— Вы знаете ту местность?

— Несколько раз летал.

— Имеются впадины, пещеры?

— Ни одной.

Я, собственно, и не думал, что там будет нечто подобное.

— А в той стороне что? — Я показал на запад, где, несмотря на сильный дождь и низкую облачность, просматривалось скалистое побережье. Казалось, оно тянется от Лох-Лайрга до начала Торбейского зунда.

— Поверьте, там даже чайки не смогут приземлиться.

Я поверил. И мы полетели обратно. Добравшись до исходной точки, мы свернули на юг. От острова Торбей до материка море представляло собой белую пенящуюся массу, которая остроконечными волнами устремлялась на восток, через темные фиорды. Нигде ни корабля. Даже самые крупные — и те укрылись в гаванях. Такая погода. В такой шторм летать тоже не особенно приятно. Машину бросало туда-сюда, ощущение было такое, будто сидишь не в вертолете, а в скором поезде, который вот-вот сойдет с рельсов. Наверняка после такого полета у меня выработается на всю жизнь антипатия к вертолетным прогулкам. Но когда я представил, как чувствовал бы себя, находясь в море на яхте, то у меня появилась даже симпатия к этому проклятому вертолету.