Когда пробьет восемь склянок

Мы пролетели миль двадцать на юг, если, конечно, это блуждание можно назвать полетом. А потом преодолели и все шестьдесят. Нужно было исследовать каждый маленький зунд между островами и материком, каждую морскую бухту и каждое устье реки. Летели мы на небольшой высоте, приблизительно футов двести над уровнем моря. Иногда мы вынуждены были опускаться до сто двадцать — сто тридцать футов. Дождь и ветер так стучали к стекла, что «дворники» были почти бесполезны. Поэтому мы летели низко, иначе вообще ничего бы не увидели. Тем не менее я был уверен, что мы ничего не пропустили в этом районе. Мм видели все и не увидели ничего.

Я взглянул на часы: девять тридцать. Время уходило, а мы пока что ничего не обнаружили. Я спросил:

— Как долго может выдержать вертолет такой натиск?

— Я летал на нем более пятидесяти раз над Атлантикой в погоду, которая была много хуже, чем сейчас. — По словам старшего лейтенанта Уильямса нельзя было сказать, что полет действовал ему на нервы или утомлял. А на лице его так вообще отражалась радость. — Самое главное не вертолет, а вы сами. Сколько сможете выдержать?

— Не очень долго, но тем не менее мы должны лететь дальше. Давайте вернемся в бухту, из которой вы меня забрали, и полетим вдоль западного побережья. Потом на восток, мимо Торбея, пока вновь не окажемся на южном берегу зунда.

— Здесь вы отдаете распоряжения. — Уильямс развернул вертолет и полетел на северо-запад, сделав при этом такое движение, которое не очень-то хорошо подействовало на мой желудок. — В ящичке сзади вы найдете кофе и сэндвичи, — ничего не заметив, предложил Уильямс.

Я решил оставить кофе и сэндвичи на том месте, где они находились.

Нам понадобилось почти сорок минут, чтобы обследовать двадцать пять миль до восточной оконечности острова Торбей. Мы должны были буквально преодолевать каждый ярд, борясь с бушующим ветром. Видимость была настолько плохой, что Уильямс ориентировался только по приборам. При таком сильном ветре он просто был обязан, ошибиться на несколько миль, но тем не менее добрался до песчаной бухты с такой точностью, словно шел туда по радару. Мое уважение к Уильямсу возросло от этого еще больше. Этот человек отлично знал, что делал. Но вместе с уважением к Уильямсу катастрофически падало уважение к себе самому, я начал сомневаться даже в том, имею ли представление о дальнейших действиях. Внезапно вспомнился Дядюшка Артур, но я сразу попытался перевести поток мыслей в другое русло.

— Взгляните туда! — указал Уильямс рукой. К этому времени мы пролетели приблизительно половину южного побережья Торбея. — Там, похоже, можно что-нибудь спрятать. Как вы считаете?

Да, действительно, там можно было что-нибудь спрятать. Большой белый каменный дом в викторианском стиле стоял на просеке, приблизительно в сотне ярдов от побережья и ярдах в тридцати над уровнем моря. Можно найти десятки таких домов в самых неожиданных местах на пустынных островах Гебридского архипелага. Один Господь Бог знает, кто их построил, когда и с какой целью. Собственно говоря, не сам дом привлек мое внимание, а корабельный ангар, который находился в конце крошечной природной бухточки. Не ожидая указаний, Уильямс уверенно посадил машину возле деревьев. Мы оказались позади дома.

Я вынул из маленького мешочка, который был спрятан у меня под курткой, два пистолета. «Люгер» я сунул в карман, а маленький немецкий «лилипут» пристроил в рукаве. На лице Уильямса не дрогнул ни один мускул. Он продолжал смотреть вперед и даже насвистывал какую-то песенку.

В этом доме уже несколько лет никто не жил. Часть крыши провалилась. Соленый морской воздух испортил краску на стенах. Сквозь разбитые стекла я видел пустые комнаты и свисающие со стен полосы рваных заплесневелых обоев. Обрывки валялись и на полу. Дорога к маленькой гавани поросла мхом. Каждый раз, погружая в него каблук, я оставлял глубокий грязный след: они были единственными, судя по всему, за долгое время. Корабельный ангар был большим — футов шестьдесят на тридцать. Но пустым. Большие ворота, расположенные с обеих сторон, имели по три шарнира и по два огромных висячих замка. Железа изрядно поела ржавчина. Я почувствовал тяжесть «люгера» в кармане и показался сам себе глупцом. Мне ничего не оставалось, как, постояв, отправиться обратно к вертолету.