Когда растает снег

Нет, что ты! Я ни в коем случае не претендую на её деньги. К тому же после моего побега и… в общем, после всего случившегося мне стыдно идти к ней.

Лидия вопросительно смотрит на неё.

Катя.

Я уборщицей устроилась, в школу. Платить будут раз в месяц.

Лидия.

И сколько?

Катя (с улыбкой).

На жизнь хватит.

Лидия.

Лучше скажи на хлеб и воду. (Захлопывает пудреницу и кладёт её в сумочку.) Учиться тебе надо, Катька, вот что.

Катя.

А ты?

Лидия.

А что я? (Горько усмехнувшись.) Мне уже поздно, да и выучилась всему, чему можно было.

Катя.

Зря ты так, Лида. Мне ведь, считай, повезло. Я уже с ног сбилась: куда ни приду, только о судимости узнают, сразу гонят. Меня даже в школу уборщицей брать не хотели, но спасибо директрисе, вступилась за меня. Приняли. Завтра первый день на работу.

Лидия.

Поздравляю.

Вбегает Зоська.

Катя.

Иди ко мне, Зоська! (Зося подходит, Катя обнимает её.) И за тебя я попросила, маленькая моя, учиться теперь будешь.

Зоська (вырвавшись).

Не надо в школу! (Плачет.) Не хочу я, чтобы меня опять жидовкой дразнили! Лида, скажи, скажи ей!

Лидия.

Да, Кать. Пробовали мы учиться. В конце четверти узнаю, что она в школу вообще не ходила, на второй же день бросила. Выясняю причину, она мне: «Дразнят меня, Лида, не хочу я с ними учиться». А что ты, говорю, вместо уроков делала, где гуляла? В зоопарке, говорит, была, зверушек смотрела.

Катя.

Нехорошо, Зося, врать.

Зоська.

Я больше не буду, тёть Кать! Честное слово!

Катя.

Ну, хорошо. Тогда завтра вместе с тобой в школу пойдём. Обещаю, что больше тебя дразнить не станут. Скажешь мне, я их живо на место поставлю. Ты ведь не будешь стесняться своей тётки, Зоська?

Зоська (тихо).

Не буду. Прости меня.

Катя (целует её).

Ну вот и славно.

Школьный коридор на втором этаже. День. Катя в халате и косынке моет полы. Раздаётся звонок с урока. Дверь в соседний класс распахивается и с шумом выбегают учащиеся второго «А». Все они в форменных школьных платьях, белых гольфах и накрахмаленных фартуках. Пробегая мимо Кати, дети дразнятся, кричат.

Дети.

А у Зоськи мама поломойка!

Ха-ха! Поломойка, поломойка!

Последней из класса вся в слезах появляется Зоська. Бант в левой косичке развязался, волосы растрёпаны.

Катя (завязывая ей бант).

Что случилось, малышка? Опять дёргали за косички?

Зоська.

Да. (Кидается Кате на шею, прижимается к её груди.) Кать, они тебя обижают. Это несправедливо!

Катя (гладит её по голове).

Что несправедливо?

Зоська.

То, что они над тобой смеются, обзывают, дразнят. А мне обидно и я за тебя заступаюсь, потому что ты очень хорошая, Кать… И ты… ты ведь моя мама!

Катя.

Мама? Да, Зоська, да, я твоя мама! (Исступлённо целует её лицо, руки.) Спасибо тебе, спасибо!

Зоська.

За что спасибо, мам?

Катя (плача).

За то, что первый раз мамой назвала, за то, что защищаешь меня. Я тебя обещала в обиду не давать, а получается, что теперь ты моя защитница.

Под Смоленском.

Поля, лес, просёлочная дорога, за ней на холме виднеется деревушка.

На экране появляется и исчезает надпись: «Леса под Смоленском. Июнь 1945 года».

Русских военнопленных отправляют под конвоем пешим порядком в немецкие лагеря. На них порванные гимнастёрки, порты, в траве мелькают худые испачканные землёй ноги. Последним в цепи идёт Герман. Лицо его густо заросло щетиной, волосы на голове отросли по плечи. Конвойные ведут его, приставив к спине между лопаток автомат. Те из пленных, кто уже не в силах идти, отстают и падают. Конвойные считают до трёх. Если человек не поднимается, они расстреливают его. В середине цепи шум, один из русских бежит через поле к деревне. Замыкающие цепочку пленных конвойные с криком бросаются за беглецом.

Возгласы немецких солдат.

Хальт, их верде шиссен! (Стой, стрелять буду!)

Хальт, русиш швайн! (Стой, русская свинья!)