Когда риск - это жизнь!

Чтобы попасть в кишлаки белуджей (так называется этническая группа, возникшая от смешения иранского и индийского населения, разбросанного по чертовски негостеприимным землям Белуджистана), нам пришлось углубиться в пустыню Лут (Деште-Лут. — Прим, ред.), наиболее низменную часть Иранского плоскогорья. Она представляет собой обширнейшую ровную территорию, покрытую песком, глиной и камнями вперемешку с часто встречающимися соляными корками. Кое-где пейзаж оживлен низкими кустарниками, которые издали можно принять за приземистые деревья.

На краю пустыни Лут расположен Миль Надир-Шах, тридцатиметровый минарет, с которого, поднявшись по внутренней лестнице, можно разглядеть вдалеке еще одну такую же возвышающуюся из ничего башню. Насчитывающий сотни лет Миль Надир-Шах постепенно разваливается. На верху минарета некогда зажигали огонь, на который ориентировались караваны, вынужденные передвигаться летом в ночной темноте, так как днем температура достигает здесь 80 градусов и совершенно невозможно ступать по раскаленному песку. Тем не менее эта негостеприимная, бесплодная и мрачная пустыня была обычным транзитным районом для караванов. Немало караванов странствует по ее неведомым тропам и поныне.

В Луте мы испытали на себе воздействие одного из тех природных явлений, в горниле которых закалялись народы, вынужденные существовать в прямом контакте с реальностью пустыни: песчаную бурю. И сразу же проявилась разница в поведении нашем и наших погонщиков верблюдов Оджи и Ибрагима. Мы измучены голодом, усталостью (буря бушевала целых двенадцать часов), колючим песком, который немилосердно хлещет по лицу, забивается под одежду; небо и земля при этом исчезают в пыльном, ослепляющем вихре. Они же, привычные к разъяренным силам природы, продолжают спокойно шагать, как ни в чем не бывало, гортанно покрикивая на животных.

На востоке пустыни Лут расположен кишлак Нострат-Абаб, где проживают две тысячи белуджей. Сбившиеся в кучу домишки, и ни одного дерева. Нострат-Абаб неожиданно возникает перед нами после нескольких недель путешествия по кошмарно однообразному ландшафту.

В этой безграничной пустынной области, охватившей три страны (Иран, Афганистан и Пакистан), белуджи занимаются разведением верблюдов и овец. Кочевые и оседлые, они ведут суровую, полную лишений жизнь. Нищета неприкрыто являет здесь свое отвратительное лицо. Тут вовсе нет безмятежного единения с природой, виденного мною в других местах и делающего счастливыми целые народы, такие, как киргизы или кочевники Бадахшана, которые также не отличаются достатком.

В Нострат-Абабе, чтобы продолжить путешествие, мне пришлось сменить десять верблюдов. Не обошлось без курьезов. Мои верблюды были из тех, что здесь называют «шотор». Они более медлительны в сравнении, например, с «яммос», приученными быстро шагать и даже бегать в течение длительного времени. Поводья у «яммос» закреплены в кольце, продетом в ноздри, чтобы легче было управлять.

Никогда еще переговоры о смене животных не стоили мне такого терпения, умственного напряжения и таких денег, как в Нострат-Абабе. Десятки белуджей привели своих верблюдов, расхваливая их достоинства. Но кое-кто хитрит в худшем смысле слова. Едва я успел обменять восемь моих «шоторов» на шесть «яммосов», как узнаю, что половину из них только сегодня превратили в «яммосов». Действительно, приглядевшись, замечаю, что ноздри несчастных животных еще кровоточат от наспех продетого кольца.

Встречаюсь и с другими продавцами. После двух дней непрерывных требований и уступок я вконец перестаю понимать, является ли математика точной наукой или это особая техника, с помощью которой цифры в конце концов оказываются прямо соотнесены с моей необходимостью приобрести верблюдов и необходимостью местных жителей продать их. Иными словами, в самом сердце азиатской пустыни процветает извечный закон спроса и предложения, и ему в конечном счете подчиняются все экономические системы.

Систан, расположенный посреди бесконечных пустынь между Ираном и Афганистаном, представляет собой зеленый оазис, возникающий, как желанная цель, перед взором караванщика, пропыленного за долгие месяцы пути.

Фруктовые сады и пшеничные поля оживляют облик маленьких кишлаков на этом ломтике рая, невесть как попавшего в адское пекло песка и камней. В зеленой впадине Систана оканчивает свое течение река Гильменд; ее внушительная дельта распадается здесь на целую систему озер, называемых «гамун». В районе дельты сосредоточилось множество кишлаков, второпях слепленных из грязи и тростника. Непрочные стены кишлаков постоянно разрушаются, и люди строят себе жилища заново, где-нибудь поблизости. Вот почему большой оазис Систана богат развалинами селений. Их разрушение временем безжалостно довершает знаменитый «стодвадцатидневный ветер» (резкий ветер, непрерывно дующий с июня по сентябрь), который, в зависимости от собственных капризов, хоронит их под толстым слоем песка или вновь обнажает спустя десятилетия.