Когда рушатся троны…

А Сережа? Сережа остался один. Портрет маленького князя Радзивилла – это последний заказ, добытый матерью. Сам же он в этих делах ничего не понимает. Ему кажется неловким и странным брать деньги за то, что ему самому доставляет удовольствие…

Окончив свой рассказ, он умолк с виноватым видом. Молчала и Маргарета. Теперь, после всего услышанного, укрепилась она в сложившемся с первой же встречи мнении, что этот мальчик погибнет при всех своих богатых данных. Пропадет без теплой, душевной ласки и без строгой, умной опеки. До сих пор и то, и другое ему давала мать, но, увы, она очутилась в доме для душевнобольных, и этот ребенок с фигурой юного Геркулеса предоставлен самому себе в громадном, чужом и холодном Париже…

После длительной паузы между юным скульптором и его моделью начался диалог из прямо поставленных, как бы экзаменационных вопросов и еще более прямых обезоруживающих ответов.

Королева. Вы работали как артист кинематографа. Теперь вы занялись скульптурой. К чему же у вас большее влечение?

Сережа. Ни к тому, ни к другому…

Королева. Ну, хорошо. Вы играли интересные роли, вы перевоплощались, меняли обстановку… Вас окружали красивые артистки. Неужели все это вас не захватывало?..

Сережа. Ничуть, мадам… Уверяю вас, мне было скучно, и, если бы не Гамерио, заставлявший меня играть едва ли не из-под палки, я бы давно его бросил…

Королева. А скульптура? Ведь это же настоящее, глубокое творчество!

Сережа. Процесс работы иногда увлекает меня, но чтобы я любил скульптуру, желал посвятить себя ей целиком, – нет, не скажу…

Королева. Странный мальчик… Такой одаренный и такой…

Сережа. И такой пустоцвет! Да, я пустоцвет. Из меня никогда ничего не выйдет…

Королева. Но почему же? Почему?.. Хорошо, оставим в покое искусство, но вы же молоды, красивы, цветущи. Перед вами – жизнь, полная самых прекрасных возможностей, ярких пленительных радостей. Неужели вам не хочется жить? Просто, язычески просто упиваться жизнью без всяких мудрствований, сомнений?..

Сережа. У меня нет вкуса к жизни…

Королева. Но вы влюблялись? Были у вас романы?

Сережа. Нет, не влюблялся… А романы были… Но… помимо моего желания.

Королева. То есть как это?

Сережа. Так… Я никогда не делал первых шагов… Лень была. Если даже мне кто-нибудь и нравился… Обыкновенно инициативу брала в руки женщина… И я… подчинялся…

Королева. Даже если она вам не нравилась?

Сережа. Да… У меня не хватало воли для сопротивления.

Королева. Вам часто проходилось «не сопротивляться»?..

Сережа. Да… Я не знаю, что их тянуло ко мне… Как будто мало на свете мужчин…

Королева. Но все-таки, вы же хотите чего-нибудь от жизни. Есть же у вас какие-нибудь идеалы?

Сережа. Я хотел бы лежать целыми днями, не вставая, и думать…

Королева. О чем?

Сережа. Я и сам не знаю… В последнее время, прочитав «Тарзана», я все приставал к маме: «Почему ты не отдала меня на воспитание к обезьянам? Я жил бы среди них в джунглях, лазил бы по деревьям».

Королева. Вот видите, лазили бы! Приходилось бы добывать пищу, бороться за существование… Тарзан, лежащий целыми днями в гамаке из древесных ветвей, – надеюсь, вы себе его не таким представляете?..

Сережа. Вы правы, мадам… В таком случае, я не хочу быть Тарзаном… Но я утомил вас своими глупостями. Вы думаете: «Вот еще урод!»

Королева. Да, урод, но какой неиспорченный, чистый…

Сережа. Нет, я испорченный! Я одно время нюхал кокаин.

Королева. Зачем вы это делали?

Сережа. Меня заставляли…

Королева. Женщины?

Сережа. Да, женщины…

6. Раскаяние…

Внешне Адриан почти не изменился. И в штатском он держался так же прямо и так же энергичны были его движения. Движения солдата-спортсмена, которому всегда тесно в четырех стенах и как если бы он продолжал носить шпоры и зеленоватый гусарский доломан, расшитый белыми бранденбургами.

Но в душе его и катастрофа, и все последующие события оставили глубокий след. В конце мая 1924 года он впервые лицом к лицу столкнулся с человеческой несправедливостью и подлостью, узнал истинную цену этой несправедливости и этой подлости и увидел всю их отвратительную, неприкрашенную изнанку…

Уже спустя месяц с чем-то начались паломничества из Пандурии в Париж, Приезжали отдельные граждане, приезжали целые депутации «ходоков» из горных и степных провинций. И все в один голос: