Когда рушатся троны…

– И удивились, застав меня так, как я есть… Вы хотели бы меня видеть более «транспарантной», не так ли, дон Исаак? Я угадала?..

– Это не трудно было угадать, – глухо ответил он, потупившись, покраснев и тяжело дыша.

– Дон Исаак, вы имели дело с капризными женщинами?..

– Никогда! Они подчинялись моим капризам!.. До сих пор… Вы же, вы первая…

– Вот видите, как это интересно! По крайней мере, не банально… Так вот, дон Исаак, исполните мой последний каприз, и тогда я буду для вас – «транспарантная».

– Чего же хотите еще? – с полуотчаянием, полумольбою спросил он.

– Хочу иметь обе короны…

– Опять? Ведь я же вам докладывал, что цена их вовсе уж не так велика! За стоимость этих двух принадлежащих вам футляров можно иметь целую дюжину таких корон.

– Я хочу иметь только две…

– Угодно вам получить их либо чеком, либо в драгоценных камнях? Только оставьте в покое эти короны…

– Вот именно, я не хочу оставить их в покое! Каприз! Каприз иметь у себя эти священные реликвии, одухотворенные, облагороженные веками… Каприз!.. И наконец, дон Исаак, вы же человек не глупый… Вы понимаете не хуже меня, еще месяц – два, скажем, три… Большевики выгонят вас, выковыряют из этих корон все самоцветные камни и, как краденое, будут продавать их в Амстердаме или Брюсселе… А я сумею лучше их сберечь, и у меня они будут в большей сохранности, чем в бронированной кладовой государственного банка, который большевики первым делом бросятся грабить…

– Вы считаете неизбежным их приход к власти?

– А вы – разве нет? Вы только сами себе не желаете сознаться в этом. Итак, господин министр?

Дон Исаак беспомощно развел руками.

– Ничего с вами не поделаешь, вы способны убедить кого угодно и в чем угодно. Завтра я сложу к вашим маленьким очаровательным ножкам обе короны династии Ираклидов. А вы, вы завтра будете «транспарантная»?!

– Я уже сказала…

– И без всяких новых капризов?

– Без всяких но… и без всяких новых капризов!

35. В кафе-шантане

– А теперь давайте посплетничаем… Что нового в большом свете? Я так теперь далека от всего… Как поживает премьер-министр?

– Ах, он по уши влюблен в свою Менотти.

– Танцовщицу из «Варьете?»

– Да.

– Интересная?

– Очень! Красивые ножки, и она вся такая гибкая, пластичная… Маленькая хищница…

– Маленькая?

– Да. Приблизительно вашего роста. Разве немного повыше. И тело такое же, точеное…

– Вот как! И что же, Шухтану этот хищный зверек обходится недешево?

– Он тратит на нее безумные деньги…

– Разве он так богат? – с наивным личиком спросила Зита.

– Что такое – богат? – пожал плечами дон Исаак. – В распоряжении премьер-министра громадные суммы… Но вот на днях был любопытный трюк… После «Варьете» он кутил с Менотти у Рихсбахера. Менотти подвыпила и с такой милой шантанной развязностью говорит ему:

– Ну вот, мой друг, ты теперь у власти и можешь все. Дай мне титул маркизы… Это красиво заучит – маркиза Менотти! И ты понимаешь, мой милый, – тут она кошечкой прыгнула ему на колени и поцеловала, – имея титул маркизы, я буду везде получать выгодные ангажементы. За мной будут охотиться. Я закажу себе диадему с короной… У меня везде будут короны – и на кровати, и на дверцах автомобиля и… на… ну, да ты знаешь, на чем…

– Нет, это действительно забавно, – смеялась Зита.

– Слушайте дальше! Бедный Шухтан, как на иголках, слушает, слушает эту болтовню и, наконец, собравшись с духом, говорит:

– Дорогая моя, ты знаешь, как я тебя люблю… Требуй, чего хочешь, но только не этого!..

– А я хочу быть маркизой! – упрямо твердит она, болтая ногами.

Он пытается объяснить:

– Видишь ли, у нас республика, а в республике не принято жаловать титулы…

– Врешь, во Франции тоже республика, а сколько там графов, маркизов, герцогов!..

Хохот кругом гомерический.

Взбешенная Менотти вскакивает, выплескивает несчастному Шухтану в лицо шампанское и, топая ножками, кричит:

– А, вот как! В таком случае… Je m'en fiche de toi et de ta republique, sacrebleu!..[7]

– Она положительно прелестна, эта Менотти. У меня явилось желание ее посмотреть. Свезите меня в «Варьете». Сегодня же, сейчас же! Поедем? Я буду готова в десять минут.

– Видите ли, мадам Рангья, в моем положении… как вам сказать… Не совсем удобно. Это раньше можно было, а теперь: общий зал, смешанная публика.

– Зачем же общий зал? Сядем в боковую ложу, и нас никто не увидит. В котором часу выступает Менотти?

– В одиннадцать…

– Вот видите! Еще бездна времени. Посидите, поскучайте, а я переоденусь…

Двухъярусные ложи внизу и наверху так были устроены, так наглухо задергивались драпировками, – можно было видеть и наблюдать все, что делается на сцене и в публике, самому оставаясь незамеченным…

Перед каждой ложей было нечто вроде маленького вестибюля с зеркалом и с диваном. Впечатление кабинета. Особенно, если драпировки были плотно задернуты, горело электричество, а в металлическом ведре покоилась бутылка шампанского, стиснутая льдом.