Когда рушатся троны...

Шеф тайного кабинета избежал ареста. Да и не только ареста. Тимо приказал не выпустить его живым. Была схвачена супруга, заподозренная в содействии к бегству.

Единственный из министров не ложился и встретил нежданных гостей, как если бы они вовсе не были для него нежданными. Это министр путей сообщения.

— Вы арестованы, господин министр!..

— Я к вашим услугам… Исполняйте ваш революционный долг… Но сначала соблаговолите ознакомиться вот с этим… — и с хитрой улыбочкой на своем носатом левантийском лице он протянул сложенную вчетверо бумажку.

Она возымела магическое действие. Заговорщики, откозыряв, удалились, а Рангья с той же улыбкой сказал им вслед:

— Я - вне политики. И в монархии, и в республике одинаково не обойтись без железнодорожных, шоссейных, воздушных и всяких иных сообщений.

Рангья с легкостью ренегата превратился из монархиста в республиканца. Вернее, этот господин с тяжелыми, набухшими веками никогда не был ни тем, ни другим. В данном же случае переворот был ему весьма по душе из личных соображений, чуждых всякой политике.

И если в эту ночь под грохот пушек, «таканье» пулеметов и гул высыпавшей на улицу черни Его Величество Адриан перестанет жить, — левантинец так и подумал, — а, может, и «перестал» уже, — он, министр путей сообщения, почувствует себя отомщенным.

С тех пор, как он узнал про связь своей жены с королем, он возненавидел его. Если это была ревность, то, во всяком случае, совсем особенная какая-то…

Например, почтенный левантинец не только ничего не имел, чтобы Зита сделалась любовницей Абарбанеля, но даже злился, зачем она «медлит»?

Там — ревность. Здесь — полное отсутствие таковой. Что это значит? А вот что: он знал, каким большим чувством любит она Адриана. И вот именно этой самой любви отвергнутый муж никак не мог простить. Что же касается Абарбанеля, к нему Зита немногим разве лучше относилась, чем к мужу. И вот на их связь Рангья смотрел бы как на выгодное предприятие, как на небольшой капитал, дающий, однако, чудовищные проценты.

Хотя господин министр не мог пожаловаться. Он прямо-таки изнемогал под непрерывным потоком сыпавшихся на него абарбанелевых щедрот и благодеяний. И это теперь. А что же будет потом, когда Зита выбьет у себя из головы дурь?

Многие мучительно переживали эту ночь. Жирный Шухтан холодным потом обливался у себя, в своем кабинете с дребезжащими от орудийных выстрелов окнами. А что если Тимо, этот «бонапартик», окажется не на высоте и проиграет ставку?.. — Не поздоровится тогда и ему, Шухтану… И адвокат, метящий в председатели совета министров Пандурской республики, уже рисовал себе мрачное tête-à-tête [6] с Бузни, а дальше, дальше — и рисовать боялся…

В таком же, или почти в таком же, духе мучился неизвестностью и Мусманек, мучались остальные заговорщики.

Но все их тревоги подлого шкурнического характера были ничто по сравнению с тем, что переживала Зита.

Врасплох, неподготовленную, разбудила ее бомбардировка. Восстание? Революция? Никакого другого объяснения и быть не могло. Вскочив, наскоро одевшись, бросилась на половину мужа. К ее сначала изумлению, потом невольному подозрению, господин Рангья, одетый в черную визитку, не собирался спать и как-то чересчур был спокоен. Это еще тем более странно, что левантинец никогда не отличался избытком отваги. Спокойствие мужа Зита могла объяснить двояко: или Рангья посвящен во все, или и посвящать-то его было не во что, а происходят какие-нибудь ночные маневры флота с пушечной пальбой. О, как хотелось верить в последнее…

— Что все это значит? — спросила она.

— Мне столько же известно, сколько и вам, — пожал он плечами с той самой улыбочкой, с которой спустя каких-нибудь полчаса встретил явившихся его арестовать.

— Революция? — вымолвила Зита дрогнувшим голосом.

— А почем я знаю… может быть, и революция…

— Почем я знаю? И это говорите вы, — монархист, обласканный королем? Вы, так домогавшийся баронского титула? И вдруг это циничное: «Почем я знаю»! Даже от вас, слышите, от вас не ожидала!..

— Что делать, что делать… — как-то бесстыже повторял он, раскачиваясь и засунув руки в карманы.

Зиты уже не было в кабинете. Она позвала к себе горничную.

— Христа, дорогая… знаю, опасно сейчас в городе, но сделайте это для меня… Я вам никогда, никогда не забуду… Пройдите ко дворцу… спрашивайте, узнайте, смотрите… И когда узнаете все, бегите ко мне… Поняли?

— Поняла… — и, действительно, хотя и не было произнесено имя короля, однако Христа не сомневалась, что о нем, и только о нем думает ее госпожа.

От министерства путей сообщения до королевского дворца и пятисот шагов не было. Минут через двадцать, выросших для Зиты чуть ли не в целое столетие, вернулась запыхавшаяся Христа.

В глазах ее были и ужас, и какой-то бессознательный восторг. Зита бросилась к ней, схватила за руки.

— Ах, госпожа, госпожа!.. Что делается! Я была совсем близко… И страшно, и так тянет, тянет… Офицеры с полковником Тимо берут дворец… Сколько убитых…

— Говорите же… что вы узнали?..

— А разве узнаешь? Стрельба, суматоха… Разное болтают… Люди как сумасшедшие… Ах, госпожа!..