Когда с вами Бог. Воспоминания

В то время в Москве снова появились представители шведской миссии по помощи голодающим, и милый Лавруша, бывший в курсе наших планов на отъезд, пригласил нас на обед в миссию, чтобы обсудить наше положение. Эта миссия переехала в один незаметный особняк в одном из переулков. Эти помещения отличались особой чистотой, которую мы тоже старались у себя поддерживать, тогда как большинство людей махнуло на это рукой. Наш знакомый поваренок (сын Васильчиковского Василия Ивановича), когда приходил к нам, всегда говорил: «Почему это у вас всегда так чисто, а другие господа так грязно живут?» Исключение составляли тетя Машенька Каткова, Сабуровы со своими сожителями, а также Анна Борисовна Сазонова, которая ухитрялась свою темную каморку, куда не проникал солнечный луч, а в коридоре бегали крысы, содержать в идеальной чистоте. После обеда у Экстранта[210] подавали кофе из патентованного специального устройства, которое я тогда впервые увидела, и теперь <оно> получило такое распространение и даже отживает свой век, заменяясь другими, более совершенными. Экстрант нам сказал, что у него дело к Енукидзе, и предложил мне поехать с ним, чтобы добиться разрешения на отъезд и служить ему переводчиком. Он обещал получить для нас аудиенцию и отвезти меня в Кремль на своем автомобиле. В назначенный день и час он заехал за мной, и мы отправились. При виде Экстранта в мундире ворота открылись сразу, и мы спокойно подкатили к зданию суда. Мы поднялись по знакомой мне лестнице, и секретарша пообещала, что нас вскоре примут. Через некоторое время вышел Енукидзе в неизменной косоворотке и с тем же благожелательным лицом. Экстрант объяснил ему суть нашей просьбы, особенно прося похлопотать, чтобы Лапа отпустили со мной. Тогда Енукидзе сказал: «Вы, вероятно, хотите для него временную визу, чтобы окончить образование?» Я, конечно, пришла просить о постоянной визе, но он так пристально смотрел мне в глаза, что я поняла, что нас подслушивают, и подтвердила это его предположение. Видимо, на моем лице отразилось разочарование, так как он сказал в конце: «А там видно будет». Он вежливо простился с нами, и мы ушли. Экстрант в автомобиле спросил, почему я согласилась на такие ограничения для Лапа, но я сказала, что поняла по манере поведения Енукидзе, что должна соглашаться и ни на чем больше не настаивать. Лап был доволен результатом нашего похода. Он был рад за меня, что я смогу выбраться, а Кися делала все, что в ее силах, чтобы удержать его возле себя.

На следующий день в очереди я снова увидела француженку, которая весело размахивала бумагой и говорила, что она уже получила свой паспорт и уезжает во Францию, а мне желает не отчаиваться и по ее примеру добиваться желаемого. Я была страшно за нее рада. Каждая удовлетворенная просьба казалась залогом и нашего скорого освобождения. В тот же день я встретила Хитрово, сообщившую, что она тоже получила разрешение на выезд для сестры с девушкой, а у меня похолодело сердце, так как та была тоже Александра Николаевна Голицына и, может, моя просьба была по ошибке удовлетворена для нее. Но это чувство длилось секунду, и я увидела по лицу Али, что она ожидает моего одобрения. Я спохватилась и поздравила ее с удачей, упрекая себя за чувство разочарования. По дороге домой я разбиралась в своих чувствах, думая, что ничто зря не случается и что мы так навсегда останемся здесь, если Саша Голицына выедет за наш счет. Но если бы не этот случай, то ей бы никогда не выехать! Они бы докопались до ее прошлого и, все выяснив, никогда бы ее не отпустили, что равнялось для нее смертному приговору. Так что все вышло не напрасно! Но мы-то остались ни с чем и Лапа заберут в армию! Меня бросало в холодный пот при мысли об этом. А я так просила и молилась, чтобы Господь выпустил его! Значит, не настало наше время и нам нужно остаться? Когда я все рассказала Лапу и Соне, то вспомнила француженку, которая советовала не отчаиваться и продолжать начатое.