Когда сгорают мечты

Стук подошв о керамику. Отпускаю её. Сползти бы по перегородке. Голова кружится. Не знаю, что только что произошло. Как бы с ней, но как бы… не с ней одной. Мне сложно разобраться в том, что чувствую. Потому что привык думать. Чувства – её сфера. Инстинкты – его сфера. Извне, не-я: Кэт и Тони.

Резинка вымокает в стоке. Сперма в чужом ссанье. Кэтрин сидит на крышке, я надеваю на неё трусики. Она говорит: «Да ладно. Не стоит придавать такого значения». Знала бы, какое значение я всему придаю, вряд ли обрадовалась. Кто знает…. Я – нет.

Мы на парковке. Мы и дым.

Кэтрин стучит по краю сигареты. Сантиметр полой бумажной бойницы над крепким, забитым никотиновой смесью фильтром.

Люди – тени. Люди – массовка.

Мост и огни. Факелы в катакомбах ночи. Охватывают диапазон от белого до пурпурного. Ржаво-красные поручни в искусственном освещении становятся коричневыми, позолоченными – под стать названию моста.

Автомобили перемещаются. Тормозни нас патруль, штрафом не отделаться, у обоих в крови – нелегальные вещества. Но легавые не тревожат броский "Матис". Теряемся в потоке машин. Музыка голосит на повышенных тонах. Кэт усиленно делает вид, что ничего особенного не случилось. Да и я тоже.

***

Она уехала.

Её мать позвонила, когда мы подъезжали к нашему особняку: приказала явиться. Обозвала безалаберной, мол, дочь вконец распоясалась. «Я не против ваших отношений с Крисом, – заявила, – но это уже… переходит всяческие рамки». Кэт упорно талдычила, что сейчас позарез должна быть здесь и больше нигде, что это всего на несколько дней и скоро всё вернется на круги своя. Джун Саммер была непреклонна. Пригрозила, что перестанет прикрывать перед отцом и донесёт ему, чем детка занимается.

Кэтрин психанула и уехала, отдав мне на прощание экспроприированный шокер. Неуклюже чмокнула в уголок рта, будто бы не веря, что так можно.

И вот я дома, в доме. Пробираюсь на кухню в кромешной темноте. Веселуха кончилась. Наверняка, на ночь остались гости. Пожевать бы хоть что-нибудь. За швабрами прятаться впору.

Ищу еду, а натыкаюсь на Тони. То есть как натыкаюсь: замечаю и шарахаюсь обратно. Спиной ко мне, едва стоит на ногах, брюхом лежит на холодильнике. Но это ещё полбеды. Смешнее всего то, что он свозит рукой магниты – какими мама выкладывает всякие фразы, себе и прочим. Он свозит их рукой и шепчет еле слышно:

– Я должен найти букву К.

Игра в ассоциации, хорошо. Правильный ответ – первое, что приходит на ум. Кровосмешение, кунсткамера, кастрация, каннибализм, контрастом – Кэтрин.

Тони ползёт по дверце, голова с взлохмаченной гривой волос отогнута вбок. Пьяный в стельку, из шмотья – джинсы и тапочки. Интересно, где Кристина? Она, вроде, должна пасти нас. Или не должна.

– Я должен найти букву Р.

Жуткая буква. Реактив, радиация, разрушение, руины. Всякие катастрофы галактического масштаба. Если апокалипсис вызывает отторжение, можно подобрать что-то попроще. Рубрика, разврат, рвота, расставание. Изредка (конечно, не без этого) случаются периоды ремиссии.

Его лоб упирается в морозильную камеру.

Пальцы перебирают разноцветные магниты:

– Я должен найти букву И.

Истома, искажение, издевательство, истерика. Пройденный этап. Или не совсем. Туда же – изнасилование, измор, интервал, изобличение. Плохо. Возвышенное, ближе к искусству? Импрессионизм? Иллюстрация? Нет… всеми желаемая и никому не близкая (на деле-то) идиллия.

Спотыкается, наклоняясь за последним магнитиком. «Давай, падай сам, без посторонней помощи», – советую молча. Выложил мозаику из моего имени, надо же. Он подвинулся на мне. Я – на нём. Никаких соплей. По хардкору. Не-брат, недо-любовник, пере-враг. Почему нельзя просто оставить друг друга в покое? Всем бы лучше стало. Стало бы?

– Я должен найти букву С.

Содомия с уклоном в садо-мазо. Синергетика – особый, хаотический порядок. Напоследок, решение всех проблем одним махом – старый добрый суицид.

И сопротивление. Саммер.

Моё имя сложено вкривь и вкось, а он над ним, навис, как перед идолом языческим. Разве что не молится. Что за зверь такой, этот его крис? Раз тотемами пахнет. Удав? Кролик? Мышь? Лягушка? Неведома зверюшка.

Неправильное лицо исказила тоска. Попробуй, пойми. От чего и для чего. Хочет трахать трижды мной проклятое тело, точно кроме него ничего нет. Островитянин возжелал пастора-миссионера. И смех, и грех. Ну и как тут понять друг друга? Разговоры бессмысленны. Общий язык… Быть может, арабский, плохо понятный нам обоим. Бязь её слов, её волос.

Шаркаю назад. Засекает звук. Сбивает на пол свой полукрик-полумольбу. Фигурки рассыпаются. Реакция спортивная. Образ жизни – не очень.

– Где ты шлялся, твою мать? – вопрошает. В его представлении вопрос, наверное, звучит грозно.

– Не твоё дело. – Я продолжаю стоять, где стоял. Прищуривается, смахивает в сторону непоседливые пряди: накручивает сам себя, как ревнивая жёнушка. Да ну нахуй. Ору, чтобы-таки доораться: – То сучка, то где был? Определился сам бы сначала! Заебали твои тараканы! Вызови дезинсектора! И его, не меня, ими грузи! Что тебе вообще от меня надо, ну? Ответь, что тебе, блять, надо?