Когда сгорают мечты

Так надрался, что море ему по колено. Подходит, зажимает мне рот ладонью:

– Давай, ненавидь меня, малыш. – Развозит дикую улыбку по физиономии. – Тебе не плевать, это уж точно. – Выплёвывает обрывисто, схватив меня за плечо, придвинувшись близко до пульсации. Близко. – Визжи и ругайся. Бейся в истерике. Чувствуй, сука. Чувствуй, как человек. Вряд ли ты человек, но хоть постарайся. Хоть ненавидь. А не вот это твоё: «Мне всё равно, я с Плутона».

– Ты – псих! – Кричу не своим голосом, сбрасывая с плеча его клешню. Знаю, что нарвусь, но меня несёт. – Что тебе проку от моей ненависти? Упиваешься ей? Гасишь комплексы? В детстве педофил отлюбил, что мстишь всему свету теперь? Не папочка твой часом, не?

В рожу – удар. Относит меня к стене. Задеваю картину в широкой резной раме. Лоб обдаёт жаром. В глазах искры. Там было стекло. Мешком валюсь оземь. Сверху отрывается от гвоздя непритязательный пейзаж, чтобы грохнуться, ну… в считанных дюймах от моей туши, задев углом плечо. Осколки брызгают в ноги. Не на голову. И на том спасибо. На языке – знакомый привкус, крови. Я опускаю веки: надо сравнять дыхание. Ладно, окей, сам и виноват. Знал, с кем схлестнулся.

Меня обхватывают – поднимают. Отбиваюсь, но это больше походит на конвульсии рыбы, угодившей на берег. Даже глаз не открываю. Не хочу.

Я чувствую, как он тащит меня наверх, чертыхается, переводит дух, чтобы упрямо переть дальше. Неизвестно зачем. Неведомо куда. Каждая ступень пронумерована: прошлого раза хватило, чтобы пропитаться отвращением к лестницам. До моего осоловевшего, смешавшегося разума доходит, к чему ведут завитые перила, но я не нахожу в себе сил воспротивиться. Ничего в себе не нахожу.

– Ну на хуя тебе это, а? – Безнадёжно любопытствую, в подвешенном состоянии вступая в его комнату. Ответа не следует – меня осторожно, бережно кладут на софу, промокают салициловыми салфетками ссадину на голове и разбитую губу – щиплет притуплено, из-за обезболивающего. Доза лошадиная: такой умирающих накачивают.

Странно, что я вообще что-то смог, с Кэтрин, под таким-то препаратом.

– Лучше бы тебе помолчать. – Вздыхает Тони совсем рядом. – Язык по назначению надо использовать, а не нести вздор про вещи, о которых понятия не имеешь. – Умник, как же. Откуда ему знать, о чем я имею понятие? – Брюки сними. – Говорит. – Осколки надо вытащить, пока загноение не началось.

– Пошёл ты. – Отвечаю. – Тоже мне мать Тереза. Будто я не знаю…

– Ни хрена ты не знаешь. – Устало. – Закатай хотя бы. – Тянется сам зарулонить вверх штанины, смазав красные лужицы. Отцепляю его руки, отталкиваю ногами. Перехватывает. Наваливается сверху, распяв на кровати. Зло шипеть без способности дернуться. – Блять, хотя бы сейчас, дьявол тебя дери, можешь не рыпаться? Не буду я тебя трахать, угомонись уже!

У него под ухом – не то засос, не то след коралловой помады. Меня передёргивает.

– Да делай что хочешь, – говорю. – Хуже не будет.

Достаёт из ящика пинцет. Поддевает торчащий в рассечённой коже кусок стекла. Даже не морщусь. Вынимает застрявшие ошмётки, складывает на тумбочку, пальцы трясутся, ну разумеется, столько выпить. Кстати… так и знал, брови он выщипывает. К счастью, пробить добротные джинсы удалось небольшому количеству обломков: как только последний из них оказывается снаружи, опять порываюсь встать. Толкает в грудь, откидывая обратно.

– Ты совсем боли не чувствуешь? – любопытствует.

Зрачки расширены, ресницы – расшатанная чёрная изгородь вокруг пустынных чёрных дыр. Меня посещает мысль, что его взгляд сродни бездне. Расщепляет на атомы душу. Сглатываю. Губы сохнут. Пульс уносится под скорость света.

– Пусти меня, – шепчу. – Или делай то, что задумал.

– То есть ты уже как бы и не против, – усмехается. – Ну-ну.

– Ещё чего! – вспыхиваю, стремлюсь вскочить, он останавливает, сдерживая за плечи, так, что лица почти соприкасаются. Залить воды в ствол винтовки и спустить курок. Выстрел разнесёт полбашки подчистую. Пятна крови, жидкого мозга с плавающими, как островки мяса и овощей в супе, остатками костей. Я не уверен насчёт мозга. Я не уверен насчёт выстрела.

– Ну что в тебе, сучка, такого уж особенного? – мне в губы. – Почему я не могу отделаться от ёбаного наваждения? – Завернуть ломоть хозяйственного мыла в вафельное полотенце. Судмедэкспертиза не подкопается. След избиения не проступит. Если верить интернету.

– Можешь, ещё как. Найти себе другую жертву.

Отпихиваю, наконец-то успешно. И ухожу.

– Йодом прижги, придурок! – советует вслед. – Инфекция попадёт, придётся

ампутировать.

– Язык себе ампутируй, – отзываюсь. – С мозгами эту процедуру ты, видимо, успешно прошёл.

Захлопываюсь у себя раньше, чем он догонит. Заставит пожалеть о сказанном. О чём жалеть-то? Переживём и это, деваться некуда.

Вот они мы. Надежда и опора своих, общих теперь, родителей.

Глава девятая: одинокая толпа

Чем больше проходит времени, тем глубже случившееся гравируется в памяти. Вспоминаются нюансы, которые тогда осознавались не вполне.