Когда смоковница приносит плоды

Пешая вечерняя прогулка была обычной прихотью владыки. Только во все остальные дни государь выходил на неё не ранее девяти часов вечера, когда камергер уже успевал проделывать все запланированные своим светлым умом дела. В этот же день королевский посланник пришел почти на полтора часа раньше и застал писателя в самый разгар его творческих потугов.

Убрав с недовольным видом в стол так и неоконченную рукопись, камергер спустился во двор, где его уже поджидал король. По все время убегающим куда-то в сторону глазам старый слуга сразу смекнул, что достопочтенный правитель Товании пребывал в этот день не в самом радостном расположении духа. Впрочем, камергер уже привык к подобным переменам настроения, которые довольно часто происходили с царским величеством. Он поскорее поспешил принять такой же хмурый, почти печальный взгляд, тем более, что настроение его действительно было скверным.

– Мерзкий денек, мой друг, ужасно мерзкий, – скрипучим голосом выдавил из себя король, будто не желая вступать в разговор, ради которого он, собственно говоря, и позвал камергера.

– Абсолютно верно, мой господин, – так же отчужденно-скрипуче ответил слуга, пытаясь полностью соответствовать настроению владыки.

– Этот щенок снова разбил две моих позолоченных вазы, – немного повысив тон прохрипел государь.

Щенком его величество именовал сейчас своего наследника, которого, как уже было замечено выше, он не особенно жаловал вниманием. И хотя камергеру всегда было до смерти жаль этого маленького, каждую минуту получавшего оплеухи от своей не менее бедной брошенной матери, шалуна, он поспешил сейчас же согласиться с королем:

– Совершенно верно, о милостивый мой повелитель, совершенный щенок!

И тут же, решив хоть как-то осчастливить короля, радостно выпалил:

– Владыка, история почти закончена!

Но король, как будто никогда и не причислявший себя к поклонникам книг о Гауле, гневно ответил:

– Что значит почти? И вообще, кто же тебе, о ничтожнейший из моих слуг, сказал, что королю хочется прочесть твой очередной пресквернейший опус?

– Но владыке нравились…, – начал неуверенно камергер и тут же вынужден был прервать свою речь из-за слишком на этот раз громкого голоса государя.

– Несчастнейший из людей, – неистово завопил восточный правитель, – почему я, скажи на милость, обладая безграничной властью, не могу отправить на тот свет сейчас же, сию же минуту этого маленького негодяя? Ведь скажи я сегодня, чтобы его жалкую жизнь сравняли с землей – тысячи придворных нахлебников сию же секунду бросятся исполнять приказание. И ещё передерутся между собою за право быть первым. Посмотри на эти смоковницы, посмотри, камергер, они все мне сейчас высказывают покорность. Каждая из них знает, что только от моей и ничьей больше, слышишь, ничьей больше воли будет зависеть её дальнейшее пребывание на этой горе!

Камергер в тот же миг бросил взгляд на две близстоящие куцые фиги, стволы которых гордо высились над владыкой и, казалось, вовсе даже не помышляли о том, что прямо перед их острыми ветками прохаживает сам король.

– Так вот, вернемся же снова к этому непокорному негодяю, мой слуга! Завтра же я прикажу вывести его за пределы дворца, а его негодную мать – сослать в самый нищий конец государства!

Произнеся свои последние слова, он расплылся в довольной улыбке и уже более спокойным голосом, в котором, тем не менее, можно было ясно услышать тихие восторженные нотки, произнес:

– И подумать только, от одного только моего вздоха зависит целая человеческая жизнь!

Король остановился и облизал бледные от радостного гнева губы. Камергер знал, что в эти самые часы гордыня, постоянно обитающая в душе правителя, начинала потихоньку захватывать власть над его разумом.

– Ты знаешь, мой старый слуга, иногда мне даже страшно подумать, насколько сильна моя власть, – тихим шепотом произнес король, будто и в самом деле страшась своего величества, – я ведь и тебя могу…

И в его глазах появилась злорадная усмешка, словно он хотел проверить, насколько сильным окажется всегдашнее смирение его слуги. Камергер же, далеко не обделенный разумом и знавший наверняка, где и над чем его государь может властвовать, только легонько улыбнулся и таким же тихим убаюкивающим голосом, прошелестел:

– Вы обладаете удивительным даром предвидения, владыка. Ведь доподлинно известно, что без вашего приказа даже волос на голове не смеет пошевелиться. И все же…

– И все же что? – ещё тише прошептал владыка, чувствуя, что в голосе покорнейшего камергера наконец-таки проступила наружу маленькая бунтарская жилка.

– И все же есть одно живое создание, над которым власть его величества совсем не имеет силы.

Король, слишком удивленный этой не имеющей покорности реплике, даже не успел хорошенько разозлиться.

– И как, и кто, – запинаясь протараторил он, – и кто же этот несчастный? Наверное, твой дряхлый кот?