Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей

Тогда они уступают место многокилометровым пространствам городских no man’s land [40], застроенным низкими, в основном убогими домами из закопченного красного кирпича. И снова внезапно возникают в Мидтауне (Среднем Манхэттене), гораздо выше, задуманные более «архитектурно» и облеченные одной миссией: провозгласить имя собственное, имя финансового преуспеяния, удачи, власти денег. Так в Средние века в Сан-Джиминиано, в Тоскане, борьба за господство между знатными семьями городка привела к последовательному появлению безумно высоких башен, раз от разу становящихся еще более высокими. Высота свидетельствовала о торжестве одной семьи и крахе другой. Сан-Джиминиано похож на подушечку для булавок, его вид восхищает туриста, дразня рассудок. Ощетинившаяся красота – красота, ну да, почему бы и нет? Разве не столбенеем мы от восхищения при виде мощи природных катаклизмов, стоящих торчком скал, Ниагарского водопада, Альп или Каньонов. От ощущения катастрофы? В Нью-Йорке игра ведется в среднем на высоте трехсот метров – игра небоскребов, спорт небоскребов. Ох уж эти великие безумцы – американцы, хорошо же они повеселились! Соревнование – футбольные матчи, бокс, опасные ковбойские развлечения – способ ощутить и проявить присутствие духа. От одного нового небоскреба к другому – это «Утехи любви»; флоралии (литературные конкурсы) [41], потому что, когда люди что-то сооружают, они смеются, веселятся, устраивают фейерверки: венчают успех. Трубадуры нового времени воспевают своих возлюбленных. Это было время «процветания» – вчера, с 1920 до 1929 года. Друзья! Теперь всё по-новому, мы переживаем расцвет молодости мира, и где-нибудь на свете, на Манхэттене, уже появились белые соборы.

Они божественно прекрасны, наивны, трогательны, они такие дурацкие. Я восхищаюсь воодушевлением, которому удалось взметнуть их в небо. На олимпиадах прыгуны с шестом побивают мировые рекорды. Небоскребные рекорды.

Когда дело было сделано, наступила смерть города, снизу. Почва была убита. Здравый смысл в замешательстве. Занятые по горло власти опрометчиво допустили это. Однако вмешались, чтобы еще расцветить эти флоралии. Законовед озабочен тем, чтобы не дать тьме среди бела дня накрыть городские улицы. Опирается ли подобное намерение на разумные доводы? Никогда еще законы не устанавливались настолько вопреки здравому смыслу. Предписания запрещают небоскребу вертикально возноситься на своем основании; небоскреб примет форму пирамиды, отодвинется от улицы, уклонится в сторону и явится как шпиль в окружении других шпилей. Чертежи, иллюстрирующие закон, доказывают, что картезианский дух отсутствует в этом прелестном безумии: хотели «сделать красиво», «сделать живо», «сделать победоносно». Хотели увенчать город короной бесчисленных соборов. В нынешнем двадцатом веке стальных каркасов, веке big money [42], всё было принесено в жертву одной, в некотором смысле бескорыстной, идее. Обсуждение не затянулось, как у нас, на пятьдесят лет споров между собраниями архитекторов, опирающихся на смотры и выставки выполненных на бумаге проектов. Нет. США – это США: всё было построено с необычайной скоростью; город вознесся вертикально вверх, каждый месяц или каждые три месяца, я уж не знаю, новый небоскреб. Или небоскребы? Город полон ими, небо полно ими, снизу это выглядит громадным жертвенным костром. Чтобы никто не утверждал с легкостью, будто американцы только и делают что тщательнейшим образом подсчитывают доллары. Здесь они представили доказательство силы своего воодушевления, своего юношеского чистосердечия, своих нежных излияний.

В это эпическое время в Париже – Париже, встревоженном новыми возгласами, ответственные за судьбу города эдилы тоже пытались диктовать законы: разрешенные доселе семиэтажные здания слишком высоки; необходимо законодательно ограничить их высоту до пяти этажей. Речь шла в частности о тридцати трех километрах крепостного сооружения Наполеона Третьего, которое снесли. Денежный вопрос резко оборвал столь «высокую» идею! Десять лет – за которые Нью-Йорк, пройдя испытание своими гигантскими начинаниями, одним махом оказался во главе нового времени – мы строили тридцать километров H.B.M., кварталов дешевого жилья в Париже, которые останутся в истории. Знать бы, не будет ли это кровавым знаком окончательного отречения? Мы противопоставили «французское» – «американскому». Даже не видя, мы решительно возвысили «французское» лестным эпитетом: чувство меры, наше прекрасное чувство меры. Эти надушенные искусственные цветочки риторики немного перебили неприятный запах плесени, щекочущий нам ноздри.