Когда стало немножко теплее

Надя спрыгнула с пня, подошла к Смоленскому, подняла лицо.

- Я твоя собака... Я буду идти за твоим сапогом до тех пор, пока ты захочешь. А когда тебе надоест, я пойду за твоим сапогом на расстоянии.

«Не пойду домой, - подумал Смоленский. - Здесь мой дом...»

- Что ты? - Надя подняла голову, засматривая в его лицо.

- Ничего. Что-то с нервами творится невероятное...

- Нормальные нервы, - сказала Надя. - Просто тебе не все равно, что делается на свете. Я люблю тебя.

Они сели на плащ Ленки Корявиной. Надя прислонилась к плечу Смоленского. Он обнял ее, прижал к себе ее голову, ощутил под ладонью маленькое жесткое ухо.

Вдалеке слышался гул машин, и Смоленскому вдруг показалось, что он едет в эвакуацию и держит на руках собственную дочь.

Жена отворила Смоленскому и, ничего не сказав, ушла спать.

Он прошел в детскую, сел на маленький деревянный стульчик, сидел там долго - час, может, два...

Потом прошел в комнату.

- Влюбился? - спросила из темноты жена.

- Нет, - отрекся Смоленский и сам поверил в то, что сказал.

- Ты без любви не будешь, - не поверила жена. - Я тебя знаю...

- Пройдет, наверное. Ты только помоги мне.

- Как?

- Потерпи, - сказал Смоленский, ужасаясь необратимости этого разговора с женой. Они никогда раньше не выясняли отношений, а всегда перемалчивали все недоразумения, молча ссорились, молча мирились, и потом, когда они мирились, получалось, что никаких недоразумений и не было. А сейчас, когда все это облекалось в слова, - это как бы формулировалось, закреплялось и оставалось, и уже нельзя было сделать так, будто этого не было.

Если бы можно было снять трубку и прокричать в никуда: «Не трогайте, не препарируйте мою любовь, еще не все. А если разрежете - будет все».

- Если ты нас бросишь, мы сиротами останемся, - сказала жена.

- Не брошу, - сказал Смоленский. Подумал: «Вещество любви уйдет, и все».

Куда уходит вещество любви, доверия, постоянства? Откуда берется вещество предательства?..

- Я закажу себе ключи, - проговорил Смоленский.

- Не имеет значения, - сказала жена. - Я ведь все равно не сплю...

На другое утро Смоленский снова шел в клинику, входил в знакомую дверь хирургического корпуса, поднимался по лестнице.

Навстречу ему в кабинет УВЧ неровной цепочкой тянулись выздоравливающие дети. У одних были подвязаны руки, у других перебинтованы головы, и они походили на маленькое побитое войско.

Сразу ничего не добьешься

Федькин проснулся ночью оттого, что почувствовал себя дураком.

Бывает, внезапно просыпаются от зубной боли или оттого, что в ухо кто-то крикнет. Федькину в ухо никто не кричал, в его семье не было таких привычек, зубы у него тоже не болели, потому что были вставные. Федькин просто почувствовал себя дураком - не в данную минуту, а в принципе.

Федькин лежал и припоминал разные намеки от разных людей. Он, как правило, опускал намеки, не сосредоточивался на них, потому что не верил в то, что он дурак, и потому что знал: те, кто просит, всегда ругают тех, у кого просят.

Федькин смотрел в потолок. Потолок был белый, четкий, и как листок бумаги, он сам его белил два раза в месяц. Федькину больше всего в жизни нравилось белить потолки: стоять на чем-нибудь высоком и водить над головой кистью - в одну сторону и в другую.

Федькин смотрел на свою работу, и настроение у него было грустно-элегическое.

А за окном между тем начиналось утро.

Утро начиналось для всех: для дураков и для умных. Федькин раскрыл пошире форточку, встал на цыпочки и поднял руки. Это был вдох. Федькин делал утреннюю гимнастику.

Потом он помылся и сел за стол, а жена подала ему завтрак. Завтракают все - дураки и умные. И жены тоже есть у всех. Иногда бывает, что у дурака умная жена, а у умного - дура.

У Федькина жена была не очень умная, но вовсе не дура. Она ходила по кухне, волосы у нее были собраны на затылке в хвостик и перетянуты резинкой от аптечной бутылочки.

Федькин посмотрел на ее хвостик и почувствовал угрызения совести.

- Зина, - сказал он, - а ты зря тогда за меня замуж вышла...

- Почему? - удивилась Зина и посмотрела на Федькина.

- Дурак я.

- Вот и хорошо, - сказала Зина.

- Что ж тут хорошего? - не понял Федькин.

- Спокойно...

Отворилась дверь, и на кухню вошла дочь Федькина - Лина. Полное имя было Лионелла - Федькин ее так назвал. Волосы у Лины были прямые и белые, ресницы тоже упрямые и тоже белые.

- Пап, - сказала Лина, - я хочу в цыганский театр.

- Иди.

- Нет, я хочу поступить туда после десятого класса. Играть в пьесах.

- В каких пьесах?

- Ну... в каких... «Цыганка Аза», «Сломанный кнут»...

- Ты же не цыганка.

- Ну и что? В этом театре их нет.

- А где же тогда цыгане? - удивилась жена Федькина.

- Кочуют, - объяснила Лина.

«Дура, - равнодушно отметил Федькин. - В меня...»

Самое главное в этой жизни - точно определить свое место. Чтобы соразмерить запросы с возможностями.