Когда стихи улыбаются

Гости ошалело посмотрели на хозяев, а жена Морозова пояснила, что на днях пришел очередной обоз. Какой обоз? Откуда? И вот оказывается, после революции Морозову (а он происходил из царской дворянской семьи Нарышкиных, и отец его владел богатейшим поместьем Борок) было оставлено его родовое поместье. Указом, который подписал Ленин, устанавливалось пожизненное владение им этим родовым поместьем как мученику царизма. На месте имения был организован небольшой совхоз, человек в сто рабочих, и весь доход от этого хозяйства шел Морозову!!! И вот ему шли в Ленинград обозы с продовольствием. Ну как в старину его отцу и дедам!!! Сталин этого не отменил. Морозов жил до 1947 года. Теперь в этом имении живет его жена. Ну, возможно, сегодня не все доходы идут ей, ибо хозяина нет. Но вот Морозов жил в наши дни, уже после коллективизации, как самый обычный помещик! Вот это да! Об этом обо всем Сотников написал повесть, она опубликована в журнале "Волга". Удивительная судьба, и вообще все невероятно! Это поместье в Ярославской области, Рыбинский район.

* * *

Чего только не услышишь в Переделкине. Н. А. Сотников говорит, что слышал от Петра Ивановича Чагина такую забавную историю.

Общеизвестно, что Чагин был другом Есенина. И когда Есенин был в Баку, то Чагин все время с ним общался и, как редактор газеты "Бакинский рабочий", печатал его стихи. И вот через несколько лет после смерти Есенина в кабинет к Петру Ивановичу приходит пышнотелая блондинка (кажется, крашеная) и говорит, что хочет напечатать на страницах "Бакинского рабочего" свои воспоминания о поэте. На вопросы, что она знает о Есенине, когда и как она была с ним знакома, блондинка, чуть покраснев и потупясь, говорит, что она была его любовницей. Чагин оторопел и мягко сказал ей:

— Но поймите, такого рода знакомство никак не может интересовать читателей. И вообще это не материал для статьи. Надо знать человека, но как-то серьезнее, ближе, углубленнее, что ли…

Женщина рассердилась и в слезы:

— А как же можно узнать еще ближе и глубже!

При слове "глубже" Петр Иванович чуть со стула не кувырнулся. Чагин спросил:

— Да и зачем вам все это?

Но женщину раздирало тщеславие, и она отрезала:

— Для истории!

Потом подумала, что перебрала, и скромно добавила:

— Ну и вообще, пусть напечатают.

После долгих препирательств женщина ушла обиженная и сквозь слезы сказала Петру Ивановичу, что она о нем думает. А так как мнение это было в равной степени как нелестным, так и резковатым, то и приводить его не имеет смысла. Но на этом дело не кончилось. На следующее утро к Чагину явился огромный усатый кавказец и мрачно осведомился:

— Ты зачэм обижаешь женщину?

Оказалось, что это ее возмущенный муж. Сурово вращая белками, он потребовал, чтобы Чагин напечатал в ближайших выпусках воспоминания его жены о поэте. Чагин очень деликатно сказал, что у жены его недостаточно материала…

Тогда тот приблизился к Петру Ивановичу вплотную и рявкнул:

— Мало материала?! Да ти знаешь или нэт, что она имэла с ним связь?!

Оказывается, муж был в курсе дела и тоже жаждал прессы.

Чагин сказал ему:

— Но какой же это, простите, материал? Это ерунда на постном масле.

Кавказец рассвирепел:

— Ерунда? Хорошенькая ерунда! В комнату к сэбе звать можно, раздэват женщину можно, а пэчатат нэльзя?

Чагин удивился и попытался втолковать ему, что такая публикация ему как мужу невыгодна абсолютно.

На это муж с коварной улыбкой ответил:

— А зачэм писать, что она жила с ним! Ти пиши так, что он ее лубил, а она лубила мужа, и напэчатай мою фамилию и имя. (Тщеславие, очевидно, раздирало его еще больше, чем его пылкую супругу.) Если так напэчатаешь, палучится как трагэдия! Ну и гонорар тожэ заплатишь!

Чагин долго уговаривал и успокаивал расходившегося супруга.

Но когда через несколько дней к нему явилась еще одна женщина с подобными же "мемуарами", то он вообще перестал их принимать. Перестал принимать и сказал, что с него довольно!

29 января 1971 года

Из записной книжки

На новогоднем банкете по случаю встречи 1971 года жена одного моего товарища, полусмеясь, полусердясь, жаловалась мне на своего благоверного.

— Нет, ты понимаешь, — говорила она мне возбужденно, — как выпьет рюмку коньяку, так и пошел куролесить. Наперебой ухаживает за всеми симпатичными дамами, особенно кто помоложе. Говорю ему: "Угомонись, чудовище! Нехорошо ведь получается, особенно при родной-то жене!" А он ухмыляется и еще "базу" подводит. "Я, — говорит, — художник слова, эстет. Значит, мне необходима красота. Вот я ее и дегустирую. Возвышенно, конечно". Однако эта самая "дегустация", как я уже успела убедиться, я извиняюсь, почему-то выше дамского бюста не подымается.

Тогда я ей говорю:

— Ну что ж. Значит, он не дегустатор, а "ДЕБЮСТАТОР". Это бывает.

Она смешливо взвизгнула и сказала:

— Спасибо! Что верно, то верно! Пойду пригвождать его этим словом!

* * *

Июль 1972 г. Переделкино.