Когда сверкает молния

Виктор Рабзин был вполне уверен, что никто не сможет оспаривать его главной роли в пуске усовершенствованной установки. Могут поговорить, посудачить, но пустые разговоры ничего не изменят. Все должно остаться так, как было задумано: будущая диссертация, тесная связь с Давыдовичем, новые продвижения по неисповедимому пути номенклатурных имен. И все же, душой торжествуя победу, Рабзин не ощущал удовлетворения и радости. Он смутно предполагал, что его творческие взлеты всегда не самостоятельны, и так не хотелось верить в собственную беспомощность. В то же время не покидало давно осмысленное чувство: когда рядом Локтев со своими идеями, то и работа спорится веселей, она зажигает в нем, Рабзине, какие-то искорки вдохновенности. Перед началом заседания парткома Виктор и не помышлял выступить с доводами против Николая. Ему, по сути, было безразлично — примут Локтева в партию или нет. Это его не касалось. Главное — отстоять свою незаменимость, свое первенство в осуществленной реконструкции в цехе. Но когда он уловил в тоне секретаря парткома неприязненные нотки недоверия к себе, неожиданно пришло решение ударить Локтева с другого боку, да так, чтоб новая ситуация вынудила Николая отказаться от борьбы за авторство. Оно так и получилось. На какое-то время Локтев растерялся, не придав значения главному, от чего зависели судьбы и Николая, и его, Виктора. Единственный, кто будет стоять перед ним живым укором, — это Локтев, остальные поговорят и забудут. «А что если зайти к нему? — дерзко подумал он. — Как-никак друзьями считались, тем более не в характере Николая таить в себе обиды. Такие, как он, быстро прощают, забывают нанесенную им боль... Зайти и поговорить, высказаться откровенно...»

 

Николай, как ни странно, не удивился приходу Рабзина. Чтоб не мешать спящим жене и дочкам, провел Виктора на кухню, поставил на газовую плиту чайник, мирно сказал:

— Без чая не обойдемся. Думаю, разговор у нас не из приятных?

— Почему же, Коля, — спокойно отозвался Виктор. — Все зависит от тебя. Я в твоих руках, как говорит Райкин: режьте мине на куски и кушайте мине ыс маслом...

Локтев молчал, ожидая, что скажет Виктор, с какой неожиданной вестью пришел он к нему. Не мог же после всего случившегося вот так запросто, по сущим пустякам забежать? Теперь не до приятельских шуточек! Прийти можно с одной целью: покаяться, попросить прощения. Это еще извинительно, это по-людски. Но разве Виктор пойдет на такое самоунижение? Что-то на него не похоже.

Чайник не закипал. На стене старинные деревянные часы спокойно отстукивали минуты. На бронзовых гирьках, на круглой подвеске маятника играли отраженные блики света. Молчал и Виктор, не решаясь приступать к открытому разговору. Он искал начальные слова, не находил их и продолжал молчаливо ждать, с мнимым равнодушием вяло поглядывая по сторонам.

Молчание длилось недолго, но перед Николаем ясно и четко предстала его поездка в обком партии. Он вспомнил, как его в вестибюле терпеливо выслушивал постовой милиционер, попросил партбилет, какового у Николая, само собою, не было. «А вы к кому? По какому вопросу?» — допытывался милиционер. — «Вряд ли вас смогут принять, если не вызывали...» Локтев настоял на своем. Милиционер, устав отговариваться, позвонил в приемную секретаря и странно удивился, услышав, по всей вероятности, неожиданный ответ, после которого вынужденно предупредил: «Оформите пропуск, так положено».

Тихие коридоры, двери с табличками, редкие молчаливые посетители — все настораживало, непривычно тревожило. Ссутулившись, уронив локти на колени, он не помнит, сколько времени просидел в приемной. Молодая женщина, вероятно секретарша, не обращая внимания на посетителя, продолжала выбивать дроби на пишущей машинке. Все смутно, все расплывчато в его памяти. Николай вздрогнул, когда еле уловил ее голос: «Входите...» Как одолел расстояние от двери приемной до стола, где сидел секретарь обкома, — не помнит; как обронил привычное «здравствуйте!» — тоже не помнит. И не может до сих пор понять, почему так нудно и длинно тянул рассказ о себе и работе, о прошлом и нынешнем. Зачем была нужно уводить разговор в такие дебри? Секретарь, не перебивая, внимательно слушал, и когда Николай закончил, в упор посмотрел на него, спросил:

— Что же вас прежде всего тревожит, вопрос приема в партию или судьба изобретения?

— По сути, мое предложение осуществлено, — заикаясь, объяснял Николай. — Поначалу я боялся, что и внедрить-то не удастся...

— Значит, как я понимаю, печетесь о другом? — помог ему собраться с мыслями секретарь.

— Конечно! — понуро приподнял голову Локтев.

— Вас кто-то надоумил или вы сами решились обратиться в обком?

— Жена посоветовала, — схитрил Николай, хотя помнил, что Света действительно настаивала на этом.

— Хорошая, видать, жена, понимает, что теперь у народа одна мечеть да церковь — обком. — Секретарь поднял телефонную трубку: «Мне Акимова, Сергея Семеновича... Срочно...»